– Останешься у нас сегодня?
– Да, мам. Не пойду туда.
– А собака как?
– А собака, как я. Ест, пьет и хозяина ждет. Справятся, не переживай.
На следующий день Нина Ивановна вызвала Марину на внеочередной прием под предлогом сдачи дополнительных анализов. Марина пришла, робко села на краешек стула.
– Ну, Мариша, давай живот посмотрю, замерю. Ложись.
Марина послушно легла, Нина Ивановна проводила положенные манипуляции.
– Ой, Нина Ивановна, что-то там…
– Что, Мариша? Все в порядке? Что беспокоит?
– Там, ребенок… он… кажется… пошевелился!
– Вот и ладушки, – довольная докторша погладила живот теплой ладонью. – Вот и умница. Все, Марина, обещай мне с сегодняшнего дня думать только о своем здоровье и о том, что хочет ребенок, а не о семейных дрязгах. Знаю, это трудно, но возможно. Пожалуйста, выноси, роди, а папаша сам потом прибежит. Помяни мое слово, ты у меня не первая. Обещаешь?
Маринка сидела, улыбаясь, кивала и слушала доктора в пол-уха, больше прислушиваясь к новым ощущениям где-то в районе пупка. Ребенок явно давал понять, что он живет. Что он хочет жить и он должен жить. Ей стало дурно от своего малодушия, от вчерашних мыслей и того, что снова подумала убить, что опять произнесла то страшное слово, которое культурные люди деликатно называют «прерыванием».
***
В книжный магазин, где работала Марина, захаживала женщина лет пятидесяти. Она была из постоянных покупателей и очень выделялась из людской толпы. Она ходила, как балерина, размеренной широкой походкой, с идеально прямой спиной, высоко подняв слегка наклоненную вправо голову. Смуглая, с темными волосами, зачесанными в тугой хвост, миндалевидными красивыми глазами и высокими азиатскими скулами, эта женщина, на взгляд провинциального жителя, одевалась и выглядела очень не «по-местному». Накидки, пончо, коротенькие зеленые леопардовые, из прозрачной резины, сапожки на зауженном к низу каблучке, юбки в пол, широкие палантины. Чудна я бижутерия из темного металла туго и приглушенно перекатывалась на груди, длинные тонкие пальцы украшали массивные, похожие на старинные, словно из далеких времен, кольца, диковинные броши схватывали на длинной шее многочисленные платки тонкой шерсти. Женщина носила, в основном, бадлоны – свитеры под горло, которые аккуратно скрывали еле заметный шрам у яремной впадины. Ее низкий голос, хриплый, периодически прерываемый булькающим кашлем многолетнего курильщика, когда она здоровалась, был слышен задолго до ее появления в Маринкином отделе.