Из того дня ее жизни она запомнила немного. Маленькая комната, посередине купель. Какой-то новый запах, тревожный и волнующий. Батюшка лет пятидесяти, седовласый, полноватый. Женщины в белых длинных рубашках и простынях, мужчины в простынях и полотенцах. Нелепое хождение вокруг купели.
– Е-е-ли-цы во Христа-а кре-естис-те-еся-а…
Неловкость от непонимания производимых действий, стеснение друг друга.
– …во-о Хри-и-ста-а об-ле-кос-те-ся-аа… а-ли-лу-у-и-и-я-а-а…
– Называйте имя крестной или крестного, – батюшка обратился к Марине.
Она заметалась мыслями: «Кто у меня крестный? Кого же назвать?»
– Татьяна, – пискнула Марина.
«Ну все! Что теперь? Она же на улице меня ждет. А можно так? Не предупредила меня, что к чему…» – Марина сокрушалась о своей бестолковости.
– …должны исповедоваться и причащаться, – ее слух выхватил батюшкину фразу, – а теперь возьмите в лавке свидетельства о Крещении, и храни вас Господь.
«Протоиерей Стефан Ткач, – прочла Марина в необычном документе, – красивое имя, и должность необычная…»
Она вышла из храма, неся в пакете мокрую крестильную рубашку. Маринка, бестолковая, ее потом потеряла. На груди металлический крестик на простом шнурке. Марина достала сигарету и глубоко затянулась.
– Ну хоть от храма давай отойдем подальше. Так уж невтерпеж? Ты же бросила! – Татьяна покачала головой. – Окрестила на свою голову, теперь ответственность за тебя неси!
– Э-эх, как же хорошо, легко как! – Марина смотрела вокруг. Неслись машины, люди шли по своим делам, сгорбленная бабуля крошила хлеб воробьям, мамочка на скамейке читала книгу, покачивая коляску. Все как всегда. Но что-то все-таки изменилось.
Татьяна понимала, что. Хочет не хочет, но отныне Маринке нести свой Крест, хотя она абсолютно не понимала, ЧТО это такое.
***
Беременность до восьми месяцев протекала спокойно и без осложнений. В семье ничего не изменилось. Вовка пил, мать лежала с тазиком у кровати, собака ждала хозяина, Марина – приближения заветной даты. Уход за собакой полностью взяли на себя Елизавета Ильинична и Марина. Патриция быстро росла и уже превратилась в довольно свирепую внешне псину, по сути оставаясь добрейшим существом. Она все понимала, жалела Марину и ластилась к старушке.
В холодильнике всегда стояла трехлитровая банка с маринованными зелеными помидорами, Марина с вожделением их высасывала, ела бы и больше, чем могла, но она начала отекать, как жаба, и удовольствие пришлось сократить. Ребенок там, внутри, лег, как ему удобно, и у мамочки защемило седалищный нерв, по причине этого Марина передвигалась по комнате, опираясь на стул, потихоньку толкая его впереди себя. Иногда приходилось гулять с Патрицией. Молодая женщина – в том самом манто из чебурашки с маминого плеча (ничто другое не сходилось на животе) и большущих пимах (сильно отекли ноги) – с огромным животом бежала за огромной собакой, держа ее на поводке. Иногда Марина бросала поводок, останавливалась и плакала. Собака останавливалась тоже. Смотрела на Марину: «Почему не бежим? Почему не играем?» Постояв, Патря шла к Марине, тыкала ее носом, как бы извиняясь: «Ладно, прости, я забыла, что тебе тяжело». Часто Марина думала: «Вот рожу прямо на дороге, люди будут проходить мимо и видеть мертвую мать, замерзшего ребенка и рядом воющую собаку…»