– Что с головой? – спросила она, рефлекторно дотронувшись рукой до патлатой прически с седыми локонами. Ни черта не следят за собой, а хотят, чтоб мужчины на них внимание обращали и хранили лебединую верность. Это ей-то: Изиргиль, Профура-переросток, карикатурный типаж. «Мать-разруха воплоти», «Апокалипсис».
– Что с головой? – повторила она.
Вообще, как я понял, она любила задавать вопросы. А я куражился.
– Да, – говорю. – Она у вас между ушей, что ли застряла?!
Она ничего не ответила, только нервно скривила свою бледную полоску губ. И мне вдруг стало ужасно не по себе, даже страшно, клянусь дрожжами.
Вошел терпила. Я аж взбодрился. «Вот это да», – думаю, наверное, Дафа так же размышлял.
Представляете эдакий Левиафан, минотавр со стальными мускулами и головой надувного аэростата. Да этот киноцефал нас мог не в кипеш всех троих порвать, как грелку. Вот собственно к чему я подводил, за каким описывал весь этот дивертисмент. С соответствующей преамбулой, унылой пошлятиной, типа, базар за дачу заведомо ложных показаний, и прочая мудистика протекала очная ставка. Подсадили к нам еще двоих, не при делах. Этот лох-повелитель общежития вышел в центр. Сейчас, думаю, споет или чечетку сбацает. Ну, не опознал он, словом, нас. Следачка в шоке, рвет и мечет. «Запугали», – кричит. А Дафа ей:
– Да как же так, мама дорогая, где он, а где мы. Вы же нас не выпускали, хоть мы и просились юзнуть.
– Смотри лучше, – шевелила уже фиолетовой от гнева полоской губ госпожа Неверова, сверля при этом потерпевшую скалу.
В те минуты она ненавидела во всей этой масти больше всего, наверняка, самого «несчастного», бандитами ограбленного. А ведь она ни на минуту не сомневалась, что дело выгорит, могу поспорить.
И снова вернемся к фактору человеческому: душа, тело и голова. Каким бы слоноподобным не был тот или иной, а если нет в нем того кремня, что делает из массы плотской мужчину настоящего, нет в нем духовного запала, останется он никем и звать его будет «Никак». Кроме шуток.
Общаясь с ребятами, которые ставили кости в этом ДК имени одного из героев революции, я поднабирался уличной грамоте, и даже подтянул в компанию своих: Муху и Санька. Тогда мне было около восемнадцати, и все казалось впереди. И мир у ног твоих. Я жил для жизни… и для нее.
Леночка, я все, что угодно, мог сделать ради нее. Тогда их с матерью бросил отец, но сложно делать семейный анализ, причем чужой. Я знаю одно, без любви жить нельзя, зачахнешь. Ленка вела себя как сомнамбула. В ее душе творился тихий переворот. И надо патологически страдать умственным плоскостопием, чтобы не разглядеть этого.