В мягком и ровном голосе не
прозвучало угрозы, но сам не заметил, как очутился на ногах.
— Пётр Линь, — сказал я и нехотя
добавил: — Вольный слушатель.
— Слушатель! — воздел лектор к
потолку указательный палец. — Это ведь от слова «слушать», не так
ли? Вы явились сюда слушать, но вместо этого мешаете слушать
другим. Самим своим приходом сюда каждый из присутствующих
акцептовал общественный договор, который ограничил права, но дал и
ряд привилегий, ведь всякий свободен ровно в той мере, в которой не
ограничивает свободу других. Вы помешали остальным получать знания,
а потому впредь я не желаю видеть вас на своих занятиях. Покиньте
аудиторию немедленно!
Лия покраснела до корней волос и даже
попыталась встать, но я жестом остановил её, открыл свой новенький
портфель, без лишней спешки убрал в него тетрадь и карандаши и
двинулся к входной двери.
В гробу и белых тапочках эту
психологию видел!
Опять же — всё, что ни делается, всё
к лучшему: будет время отнести в лабораторию гарантийное письмо.
Этим и решил заняться, только для начала сходил в буфет, купил
пирожное и стакан чая. Тут ведь какое дело — разговор с заведующим
ничего хорошего не сулил, а психолог вывел из себя просто до
крайности. Болтун! Решил на моём примере другим урок преподать, так
нечего к этому какой-то там общественный договор приплетать!
И ведь может себе позволить, сволочь:
курс явно популярностью пользуется, студентов хоть отбавляй.
Я допил чай, нехотя поднялся из-за
стола и отправился в лабораторный корпус. От предстоящего разговора
не ждал ничего хорошего, но не особо по этому поводу переживал.
Просто не видел смысла себя накручивать. Даже если обяжут платить
на общих основаниях — плевать! В любом случае недостающую сумму к
маю точно накоплю. Будет непросто, и от многого придётся
отказаться, но — накоплю.
Дурные предчувствия начали
оправдываться с первых же минут. Только вошёл в приёмную и
представился, как красотка-секретарша пригласила проходить в
кабинет заведующего, на двери которого красовалась новая табличка,
из которой явствовало, что главу лаборатории зовут Филипп
Гаврилович Вдовец.
Тот, куда менее приветливый, нежели
вчера в столовой, принял у меня бумаги и указал на стул. Потом
углубился в чтение, и лоб его прочертила глубокая морщина.
Следующие четверть часа тишину нарушал лишь шелест листов, а затем
Филипп Гаврилович тяжело вздохнул, смерил меня пристальным взглядом
и спросил: