А перед самым выходом на дело, для
уменьшения своего естественного запаха принял душ, хорошенько
помывшись жидким мылом, которое обещало нейтрализовать все
неприятные ароматы. Не знаю, как розыскным собакам, а мне мой запах
нравится. Поэтому, так как подобным мылом – жидким я имею ввиду
(мне привычнее брусковое мыло с каким-нибудь приятным ароматом) – я
обычно не пользуюсь, остатки его безжалостно вылил и тщательно смыл
водой.
Наконец около полуночи, справившись
со всеми подготовительными операциями, оставив в пустой комнате
свой ком, дабы не выдал он моё местоположение внедренным «жучком»,
неожиданно засветившимся экраном или внезапно раздавшимся звуковым
сигналом, я, замирая при очередном приближении патруля, незаметно,
как очень хотелось верить, подобрался вплотную к своей цели.
Окна сторожки в окружающей темноте
мало отличались от темных стен этого строения, что для меня было
привычно и уже понятно. Стёкла в них стояли совсем непростые –
прозрачные изнутри и непроглядные снаружи. Получилось у меня как-то
во время одной из пробежек «случайно» заглянуть в дверь этого
домика. Так что ведаю теперь, о чём говорю. Может ещё и
бронебойными их сделали, но достоверно этого я не знаю. Не бить же
мне их ради удовлетворения собственного любопытства камнем из
рогатки или просто запулив булыжник-какой покрупнее голой, а если
правильно выразиться, то невооружённой, рукой. И рогатки у меня
нет, и незачем мне это.
Зато света торчащего за забором
фонаря, направленного на площадку перед воротами, мне с лихвой
хватило, чтобы рассмотреть нужные двери и действовать не на
ощупь.
Так что весь тюбик клея преспокойно
был вылит точно в замочную скважину. Ну, почти спокойно. Немного
понервничать всё-таки пришлось.
Во-первых, маскировка в виде
кленового куста, крадущегося на фоне хоть и тёмной, но однотонной
кирпичной стены одноэтажной сторожки, не спасала, а работала в этот
момент как раз против меня.
А во-вторых, во время окончания
процедуры перемещения вязкого вещества из тюбика во внутризамочное
пространство из-за закрытой двери до моего обострённого слуха
донёсся едва слышный протяжный женский стон. Уверен, никто другой,
не обладающий таким острым слухом, как у меня, несмотря на
разлившуюся вокруг тишину этого стона не услышал бы.
Моя, буйно разыгравшаяся от
дополнительного прилива адреналина, фантазия сразу нарисовала
картинки, на которых одна охранница зверски убивает или жестоко
пытает другую. Но, пока я определялся, драпать мне оттуда со всех
ног или, героически вышибив дверь, спасать страдающую жертву
насилия, стон внезапно сменился таким же, едва различимым, но
вполне знакомым двухголосым женским смехом. После которого
окружающее меня ночное безмолвие ничем неположенным больше не
нарушалось.