– А знаете, Сибилла? Вы позволите называть вас Сибиллой? Вот только с одним «л» или с двумя? Впрочем, какая разница… В общем, дело в том, Сибилла, что… Ведь несчастный юный чех именно вам оставил авторские права, не так ли? Так вот, кроме режиссуры, кроме актерской игры, можно поработать над пьесой и по-другому, и эту работу… да, ее можно обсудить. Поговорите еще с Бертомьё, он лучше все объяснит. У себя в Дортмунде я совсем разучилась вести деловые разговоры, да и думать тоже. Посоветуйтесь еще с Франсуа. Именно! Так будет еще лучше. Франсуа поймет, что я имею в виду! Да! Да! Да! Публика ходит на имена, дорогая Сибилла, или для того, чтобы повеселиться. Вот-вот, поговорите с Франсуа, – закончила она детским, доверчивым голоском, все сильнее и сильнее хлопая Сибиллу по руке, словно та уже готова была упасть в обморок.
Шофер открыл дверцу. Приехали. Сбитая с толку Сибилла пробормотала несколько раз «спасибо» Муне, а та с восхищенной улыбкой посылала ей через стекло воздушные поцелуи до тех пор, пока машина не скрылась из виду.
Дом Сибиллы и Франсуа находился примерно посредине бульвара Монпарнас, во дворе, позади выходившего на улицу здания. Нужно было войти в арку, а за аркой на общипанном лужке дремали, будто случайно залетев туда, два деревенских домика: первый – пустой и заколоченный, а за ним второй – Франсуа и Сибиллы. В год их встречи, когда Франсуа только снял его, он казался им слишком большим, и чуть позже, когда они уже его купили, тоже. Сначала в нем была одна только комната, и размещалась она вокруг постели, одна-единственная комната, где любовь сплавляла воедино ожидание и спешку, страсть, нечистую совесть и наслаждение, большая комната с наглухо закрытыми ставнями и окруженная другими, нежилыми комнатами без значения и назначения.
По мере того как они потихоньку стали высвобождаться из взаимного плена, для того, чтобы начать жить вместе и любить друг друга всерьез, ставни стали отворяться все шире, а потом им понадобились и другие комнаты, – они разместили в них чемоданы, одежду, ванную, кухню и, наконец, пишущие машинки. Теперь у них были даже комнаты для «других», где диванчик в один миг превращался в кровать. И все же спальня, где началась их любовь, где полыхали первые пожары, так и осталась для них «домом». Стоило им услышать: «У нас дома», как каждый из них, сам того не желая, оказывался в полутьме на старом матрасе, низком, без спинки, возле которого стояла табуретка с комом сброшенной в спешке одежды.