Тут мне показалось, что в комнате стало нестерпимо душно. Я,
стараясь не шуметь, распахнула окно, и прохладный ночной воздух
хлынул в мою комнатку, охладив мое разгоряченное лицо. Свеча уже
догорала, глаза быстро привыкли к темноте, царившей на улице.
Листья старого ореха негромко шелестели, яркие звезды сияли в
небесах, и мир был объят покоем, которого мне так недоставало. Я
замерла у окна, взявшись руками за холодные прутья решетки, и
закрыла глаза.
- Доброй ночи, госпожа Эттани! - вдруг раздался негромкий голос.
- Вижу, вам не спится этой ночью? Какое совпадение!..
Я едва не взвизгнула от испуга: ко мне обращался человек,
прячущийся среди ветвей дерева! И я почти сразу же узнала его по
голосу, благо в Иллирии мне довелось разговаривать с немногими.
Конечно же, это был Вико Брана, бог весть зачем карауливший меня у
окна в темноте.
Да, бурное течение жизни в столице отличалось от неспешного
бытия провинции. Никогда еще мне не доводилось разговаривать среди
ночи с мужчиной, тайно пробравшимся к моему окну. Возможно, кому-то
в этом увиделась бы романтика, но я чувствовала в происходящем
несуразнейшую пошлость, не говоря уж об опасности. Я невольно
представила себе, что бы сказал господин Эттани, узнав о подобном
визите, и пришла в ужас. Растерянность моя привела к совершению
первой ошибки: вместо того, чтобы захлопнуть окно и переполошить
весь дом истошным криком, я в немалом удивлении произнесла:
- Господин Брана, вы с ума сошли! Что вы тут делаете?
- Я пришел с вами поговорить! - отозвался с готовностью
Вико.
- Нам не о чем с вами разговаривать, - отрезала я, уже сожалея,
что поддержала этот нелепый разговор. - Убирайтесь, пока вас не
заметили!
- Но я хотел принести вам свои извинения...
- Я в них не нуждаюсь, - и опять я прикусила свой предательский
язык.
Некоторое время мы препирались таким образом, причем я все
больше увлекалась и все меньше соображала, какую беду на себя
навлекаю. Должно быть, сказывалось то, что я вела истинно
затворническую жизнь последнее время и истосковалась по
непринужденному общению. Единственной здравой мыслью, не покинувшей
мою голову, было опасение, что наш разговор с Вико будет услышан
кем-то из поздних прохожих или слуг, и мне впоследствии будет
весьма непросто объясниться перед отцом. Забегая наперед, должна
сообщить, что эта же мысль меня и сгубила.