И по ночам сходились жабы
К ногам их плоским на поклон,
Там пробирался я к Азову:
Подставил грудь под суховей,
Босой пошел на юг по зову
Судьбы скитальческой своей…
Несмотря на молодость, Тарковский пользовался уважением неграмотных рыбаков и грузчиков артели, потому что иногда читал им газеты.
Арсений снял комнату у одного из рыбаков – в белой мазанке, стоявшей на горе. Из окна, почти квадратного – аршин на аршин, было видно море. За окном росли мальвы. Хозяин дома, еще не старый, по-цыгански смуглый и черноволосый, почти никогда не был трезвым. У него были необычайно длинные руки, и, когда хотел объяснить что-нибудь, он помогал себе ими, делая странные жесты.
Рыбак относился к жильцу со смешанным чувством почтения и удивления. Его дочь Варюша, ровесница Арсения, такая же черноволосая, как отец, точно так же прибегала к помощи жестов, когда не хватало слов. Худенькая и смуглая, по утрам она выходила во дворик и, почесывая голову, позевывала. Потом она кормила кур.
И Арсений утром выходил из мазанки, наскоро перехватив какой-нибудь еды.
– Ты куда? – спрашивала Варюша, заранее зная, что он ответит:
– Купаться. А ты не пойдешь?
Он тоже знал, что она ответит. Как обычно, Варя прищуривала глаза и рассматривала свою левую ладонь:
– Утром-то вода хо-о-лодная… – и сжимала руку в кулачок.
Нет, влюблен в нее Арсений не был – у девушки косил левый глаз. Но, лежа в воде на спине, он подолгу думал о ней. Он мечтал заработать много денег и отдать их Варюше, чтобы она поехала в Симферополь – ее бы вылечили, и она перестала бы так сильно косить. Вероятно, она и вся бы тогда переменилась. Быть может, он даже уговорил бы ее пойти купаться, а так… Он даже не знал, умеет ли она плавать.
Когда Арсений возвращался с моря, хозяин входил в его комнату с двумя стопками в руках, локтем отворяя дверь. Рыбак ступал осторожно, боясь расплескать водку. Арсений пил ее с омерзением, но отказаться было нельзя – это был знак уважения со стороны хозяина. Иногда ему удавалось, не проглотив водку, незаметно выплюнуть ее за окно. Много лет спустя, на фронте, сутками замерзая в сырых окопах на пронизывающем ветру, он вспоминал об этой выплюнутой водке и мечтал о ней. А тогда Тарковский мечтал о другой квартире, и все-таки не съезжал от Артема Васильевича, возможно, из-за Варюши.