Возвращение в Москву - страница 67

Шрифт
Интервал


И все чаще вспоминалась Юлька-непоседа, чертенок черномазый, с исцарапанными ногами – в расчесах от комаров и крапивы, слишком независимая, чтобы стать по-настоящему верным другом, слишком независимая и маленькая пока, чтобы ценить чужую привязанность.

Осенью еще, темным и мокрым поздним ноябрем, вспоминая летнюю благодать и соскучившись по ясным дням, Юра решил написать Юльке письмо, но поскольку писем он писать не учился, то ответ на свой эпистолярный «шедевр» получил соответствующий. «Юрий! – писала тринадцатилетняя Юлия Михайловна. – Не умеешь писем писать, так и не пиши. И если не о чем писать, тоже не пиши. Очень мне надо знать про твои успехи в учебе и про погоду в твоем Генералове! И с Новым годом за месяц тоже никто не поздравляет. На зимние каникулы мы едем в Югославию. Привет! Юлия. P. S. Или не в Югославию, а в Алма-Ату, на Медео, кататься на коньках, или в Домбай, на горных лыжах. Дуру Ритусю под землей сцапала какая-то особая милиция и где-то там зарегистрировала, и папа говорит, что за границу могут нас теперь какое-то время не пускать». …Такое вот дрянцо эта Юлия Михайловна. Так противно хвастаться способна была только она.

Юра смутился и обиделся. Ему-то зимние каникулы не обещали новых впечатлений. И провел он каникулы как и всегда: катаясь на санках с обледеневшего крутого откоса Генераловки в компании с одноклассниками и участвуя в снежных битвах. Не слишком, впрочем, охотно предавался Юра этим занятиям – настоящими друзьями, корешами, он не обзавелся по причине своей неординарной для Генералова целеустремленности, а также из-за проклюнувшейся подростковой петушьей гордыни, да и чтение не отпускало, манило в дом, в уютный угол продавленного дивана под старый вязаный, весь в разлохмаченных узелках, плед.

Новым по сравнению с прошлыми годами были прогулки рука об руку, навязанные Людмилой, которая стала мастерицей словесного изложения их «взрослых», по большей части выдуманных, чувств. Очень много книжного было в этих «чувствах», и Юру немного утомляла Людмилина кисельная возвышенная фальшь. Ему было скучно и ни к чему слушать девичье щебетание, и моментами Людмилы, прижавшейся сбоку, будто бы и не существовало для него. Девушка незаметно для самого Юры переходила в категорию внешнего, неодушевленного, равна становилась ломкому и неясному отражению в ледяном раскате на тропинке, тающему на меховом воротнике снегу, запаху костерка, сухой былинке на заснеженной опушке.