- Да… вот так вот. Ну, ты прости, в общем. И Володьку прости. Дурак он. Неплохой, но дурак. Да что там – я его таким и воспитывал, вот и пожинаю плоды…
- При всем моем уважении, - перебиваю его, - вы ничего не пожинаете. Ваш сын по-прежнему ваш, он жив, здоров, богат, теперь наконец-то счастлив. А еще у вас есть внучка, которую у вас не отнимали. Давайте лучше о Маше поговорим. Вы можете заставить Владимира допустить меня до встреч с дочерью?
Глазки бегают. Стыдно, собаке.
- Я, конечно, Ксюшечка, попробую, но сама ведь знаешь, упертый дурак, не слушает!
- Это моя дочь. Я ее родила, я ее пять лет воспитывала, черт возьми, я ее не видела пять месяцев!
Не выдерживаю и бью кулаком по столу, отчего официант, проходящий мимо, с опаской на меня косится.
- Да я же понимаю, деточка ты моя, ну не могу я его уговорить!
- Наймите мне юриста. Пусть подаст иск, пусть делает хоть что-то! Что толку от вашего «прости, Ксюшечка»?!
- Милая моя, ну не могу же я… в суд да против сына…
Я устало закрываю глаза. В суд он против сына не может. А мне теперь что делать?
- Уходите, пожалуйста. Не хочу вас больше видеть.
- Ксюшеч…
- Я больше не Ксюшечка, Борис Васильевич, меня Ксения зовут.
- Ксю… Ксения, погоди. Вот, возьми, пожалуйста. Я тебе тут квартиру снял… на первое время и вот…
Я замираю, глядя на папку с договором, ключами и приметным белоснежным конвертом. Ярость накатывает волнами, то стихая, то подталкивая бросить эту папку в лицо свекру.
- Возьми, пожалуйста, ну что ты делать-то будешь? На первое время… пока на работу не устроишься.
От мысли о том, чтобы взять хоть копейку от Никольских начинает тошнить, но вместе с этим в голову приходит безумная, нереализуемая, но будоражащая идея.
- Хорошо, - медленно произношу, восстанавливая дыхание, - спасибо.
- Я попробую поговорить с Володей, - вслед мне говорит Борис Васильевич.
Мне уже плевать, я пыталась сделать это миллион раз, я умоляла, просила, кричала. Вряд ли у свекра получится убедительнее. Правда в том, что ненависть разъедает Владимира изнутри, из-за нее отказывает разум, а души там, похоже, и не было. Он скорее отрежет себе руку, чем этой рукой откроет мне дверь к дочери.
Когда-то, в девятнацать, я мечтала о том, как в белом платье буду кружиться в вальсе с любимым мужчиной. Когда мне было двадцать, я мечтала, что мой любимый мужчина станет хоть немного теплее. Когда мне было двадцать один, я уже не мечтала о любимом, но все еще верила, что разводятся дураки, а за брак стоит бороться.