Она отступает, глядя снизу вверх, как кролик на удава. Прижимается спиной к окну и нервно сглатывает – всегда боялась темноты. Ее страх как наркотик, я опираюсь ладонями на стекло и не пускаю ее из клетки своих рук. Близко, так близко, что можно почувствовать тепло ее тела. Вдохнуть запах вишни и поймать прерывистое дыхание.
- Боишься высоты? Она так близко… тебя от нее отделяет тонкое стекло. Или меня боишься больше? Давай, Вишенка, решай, потому что от твоего ответа зависит то, что я сейчас с тобой буду делать.
Ее голос звучит хрипло и грустно:
- С высотой все хотя бы кончится быстро. А ты будешь мучить меня бесконечно.
Ни следа от той стервы, что еще недавно пыталась брать меня на понт. Кажется, что еще несколько мгновений – и она сама подастся навстречу, прижмется к моей груди и попросит защиты. Как просила, как умоляла, чтобы я остался в номере вшивого отельчика в самой заднице мира.
Я не могу заставить себя произнести ее имя. Даже мысленно произношу его с трудом и только Ксения, как будто форма имени на что-то влияет. Как будто если я хотя бы подумаю о ней как о Ксюше, снесу к херам все, что очень долго выстраивал.
- Пятница.
- Что?
- Ты сможешь видеться с Машей по пятницам. Забирать ее из садика и возвращать домой к восьми. При одном условии…
Она, кажется, сначала не верит мне, потом – своему счастью. Это не глаза, это целый океан эмоций: от недоверия до осторожной радости.
- Каком условии?
Я медленно веду кончиком указательного пальца по ее щеке. Прикосновение отзывается внутри сладкой болезненной неудовлетворенностью.
- Ты ведь все поняла, Вишенка. Все прекрасно поняла.
- Я хочу, чтобы ты сам мне все озвучил. Хочу, чтобы ты услышал сам себя.
- Хочу тебя трахнуть.
Она смеется. Я настолько не ожидаю такой реакции, что несколько секунд стою, оцепенев. Что смешного я сказал?
- Никольский, ты свихнулся? Мы были женаты! Ты мог… у тебя был чертов карт-бланш на секс со мной!
- Ну не знаю… помнится, кто-то психанул и ушел, когда я предложил поразвлечься.
Я понимаю, что перегнул палку, но отказаться от своих слов уже не могу. Эмоции в этой девушке меняются со скоростью звука, и сейчас в ее глазах нет ничего, кроме всепоглощающего страха, приправленного неосознанной мольбой. Мне хочется до крови прикусить себе что-нибудь, чтобы боль отрезвила, избавила от этого выматывающего душу взгляда, но я стою и молча смотрю на нее.