Алексей Владимирович Тарасов пил коньяк у себя на кухне. Даже похоронив жену, он продолжал все еще воспринимать мир таким, каким он был до ее смерти. Он пил коньяк, но думал, что дома он не один, что Эмма рядом, где-то очень близко. Или стирает что-то в ванной, или гладит в комнате перед включенным телевизором, или просто читает в спальне, зажав в кулачке жареные семечки. Эмилией ее редко кто звал. Все звали ее Эммочкой, для Алексея она была Эммой. Она была необыкновенной женщиной. Красивой, умной, в меру ироничной и очень непритязательной. Работала в каком-то институте, который занимался неизвестно чем. Жена много раз объясняла Алексею, чем именно, но он так и не понял. Что-то связанное с биологией, химией или биохимией. Таких странных институтов в Москве – сотни, если не тысячи. Большое серое здание, куда вход только по пропускам. В здании есть все: и своя столовая, и свой санаторий-профилакторий, и маленький комбинат бытовых услуг, и даже бассейн… Микромир, в котором восемь часов в сутки проводила Эмма. Утром вставала, приводила себя в порядок, завтракала и бежала, чтобы успеть на служебный автобус. Вечером прибегала, готовила ужин, прибирала в доме и ложилась отдыхать. Они прожили вместе восемь лет. Алексею было сорок два года, Эмме – тридцать четыре. Детей не было. Что-то не получалось. Разговаривали мало – стали понимать друг друга без слов. Жизнь была налаженной, упорядоченной, простой, удобной. Гостей принимали редко – Алексей ревновал жену ко всем мужчинам, которые появлялись в их доме. И хотя она никогда не давала повода для ревности, Алексею достаточно было поймать взгляд мужчины, обращенный к Эмме, чтобы испытать неприятное до тошноты чувство кажущейся заброшенности и приближающегося одиночества. Воображение его тотчас рисовало жену в объятиях этого мужчины. Он был уверен, что то чувство восхищения, какое не проходило у него по отношению к жене вот уже восемь лет, свойственно и другим мужчинам, находящимся рядом с Эммой, будь то на работе или в иной обстановке. И он ревновал Эмму, получается, к целому институту, к тому микромиру, вход в который для него, Алексея, был закрыт. Нет, он мог бы, конечно, выписать пропуск и пройти туда, встретиться с женой и поговорить с ней на лестнице. Но и это была бы мука. Увидев в каждом проходящем мужчине своего потенциального соперника, он испытывал бы снова и снова саднящее чувство собственника, который рискует в любой момент потерять принадлежащую ему дорогую вещь. При такой болезненной ревности семейная жизнь могла бы превратиться для обоих в ад, если бы не выдержка, благодаря которой Алексей старался лишний раз не устраивать жене сцен. Он просто молча переживал, ревнуя ее ко всем подряд, но в душе радуясь, что мужем такой красивой женщины все же является он, а не кто-то другой. И что только ему позволено видеть ее во всех домашних положениях, в неприбранном и неодетом виде, купающуюся в ванне, укладывающую свои красивые каштановые волосы перед зеркалом или мирно спящую на супружеском ложе.