Я спросила, симпатичный ли сын друзей, а он ответил, что ничего не понимает в парнях и уже забыл, как он выглядит.
«Мой отец – врун».
Так я подумала, когда Бенжамен Шерман зашел за мной. Такого лица отец забыть не мог!
К моему немалому удивлению, он повел меня в кошерный ресторан. Вроде его родители не были религиозны. Он с гордостью подтвердил это: «Верно, только я».
Затем я выслушала подробный отчет о корнях и развитии его веры. Когда Бенжамен закончил, мы сидели за столом уже не меньше часа. И без всякого перехода он спросил, что я о нем думаю.
Немного смутившись от такого вопроса в лоб, я вздохнула с облегчением: не стоило продолжать это недоразумение.
– Думаю, что у нас ничего не получится. Я не слишком религиозна, а тебе нужна женщина, которая будет разделять твою веру.
– Совершенно согласен. Но перепихончик мог бы получиться.
– …Не со мной.
Я не дрогнула и сохранила лицо, но просто опомниться не могла. В шоке.
Десерта не надо, спасибо.
Потом я сказала себе, что у этой истории есть и хорошая сторона: если я расскажу ее родителям, они в следующий раз как следует подумают, прежде чем меня сватать.
Пора идти на занятия. Если эта стервоза-тренерша опять будет меня доставать, я отправлю ее в камеру пыток к Барбаре и девушкам в босоножках.
Целую.
Джастина
P.S. Так и не вспомнила имя третьего ребенка. Досадно.
P.P.S. Я встречаюсь с тремя мужчинами на той неделе, как знать…
* * *
Сегодня великий вечер: мы с Жюльеном идем смотреть новую пьесу Сильвии, и я во всеоружии: мысленно заготовила целый ряд прилагательных для оценки спектакля, которые ровным счетом ничего не значат. Я ненавижу врать и никогда не смогу похвалить, если мне не понравится, так что мой список наготове: «удивительно», «оригинально», «неподражаемо», «неожиданно»… Даже если пьеса окажется чушью, мне будет что сказать.
Вот мы уже усаживаемся в зале, который, слава богу, нормальных размеров, и, к моему великому облегчению, я не вижу ни одного знакомого лица.
Чтобы на сей раз одолел смех, надо быть совсем уж двинутыми, ибо сюжет пьесы – долгая агония человека, который перед смертью делится своими сожалениями с медсестрой.
Мизансцена самая скупая, он не встает с постели и только иногда пьет и принимает лекарства в свете ночника – никакого другого освещения на сцене не наблюдается.