Питер неделю ходил довольный, как деревенский кот, – до тех пор, пока немецкий снаряд не снес ему полголовы.
– Знаешь, Джеймс, – говорит Серж, – на что еще похож этот ночной шум? Словно скребется множество крыс.
– Не говори глупостей, – прерывает его Томми, – вряд ли немцы раздобыли дудочку крысолова и посылают на нас крысиные полчища.
– Всё может быть, – говорит Орельен. – Кто бы еще пять лет назад поверил в отравляющие газы?
Сэм сидит над шахматной доской и, сверяясь с записями в тетрадке, делает ходы за черных и за белых.
– Если бы война была похожа на шахматную партию, – говорит он Грегу, – мы бы давно заключили ничью. То, что происходит здесь, во Фландрии, называется пат. Ни мы, ни они не можем сделать ход. Бесконечно повторяем одно и то же – вперед-назад, отбить плацдарм, сдать плацдарм, вырыть окопы, засесть в немецких… наши генералы хреновые шахматисты. Я бы хотел, чтобы мир был устроен как шахматы. Четкие правила, ровная доска.
– Ну нет, – говорит Томми, – ровная доска слишком хорошо простреливается.
– Знаешь, Сэм, – говорит Орельен, – я понял, про что твой сон. Эти ворота – ну, это как врата Рая. И этот охранник – Святой Петр. И ты хочешь туда войти, но тебе еще рано – поэтому он тебя и не пускает.
– Глупости, – говорит Серж, – никакого Бога не осталось. Ницше был неправ, когда в «Заратустре» возвестил его смерть: тогда Бог был только болен. А умер он сейчас, вот тут, в грязи Фландрии, под неподкупным окопным небом. Изошел кашлем от немецких газов, захлебнулся в крови штыковых ран, задохнулся, заживо засыпанный в окопах.
Джеймс морщится, вспомнив, как сэр Эдуард говорил: «Пафос – единственный хлеб людей, лишенных воображения».
– Если Бог когда-либо существовал, – говорит Джеймс, – Он вряд ли умер от такой ерунды, как еще одна война.
– Бог не умер, – говорит Орельен, – Бог здесь, с нами. Бог всегда с теми, кто страдает.
Джеймс пожимает плечами. Те, кто страдает, всегда склонны преувеличивать свои страдания – как и интерес Бога к этим страданиям.
– Конечно, Бог здесь, – неожиданно вступает Сэм, – мы ему каждый день приносим жертвы. Такой древний бог, может, бог ваших кельтов или друидов… у наших краснокожих таких богов завались. Если ночью после боя долго вглядываться в темноту, можно его увидеть. Он стоит среди воронок, насыпей и осыпей окопов, среди развороченного поля. Он похож на огромный череп, и отряд за отрядом марширует в его пустые глазницы. В левую – наши, в правую – немцы. Или наоборот, неважно. Но даже туда мы идем раздельно – холодные, хилые, мертвые. Наши жизни достаются ему дешево – крупный опт, низкая цена. Но вы всмотритесь – именно этот Бог приветствует вас, именно он объясняет, как хорошо умирать, именно ему поет хвалу ночной хор.