Принц ничего не сказал, грубо меня
дернул и поволок прочь, но у поворота к дверям замка он остановился
и обернулся:
– Поговорим в башне, – почти прорычал
он Арону, а я тоже оглянулась, чтобы запечатлеть в памяти жесткое
выражение лица Арона.
– Несомненно, – ответил он Рензелу
ровным голосом и на мгновение встретился со мной взглядом.
В его взоре я прочла решительность и
участие, будто Арон сделал для себя какие-то выводы, а мне дал
молчаливое обещание, что это не последняя наша встреча. Или же я
все придумала? От страха и волнения еще не такое померещится.
Арон резко развернулся и, взмахнув
мантией, пошагал в западное крыло, а принц опять дернул меня за
руку, отчего плечо хрустнуло. Его пальцы слишком грубо и больно
стискивали мое запястье, но я терпела. Брови Рензела нахмурились,
желваки на скулах задвигались, черты лица заострились, а кожа
напомнила цветом снег. Рензел коснулся лба, который рассекала
вертикальная морщинка, и по его пальцам пробежали язычки голубого
пламени.
Прошипев что-то невнятное,
подозрительно похожее на брань кучеров, он тряхнул рукой, и
раздался звук, как треск костра, чей огонь сбил сильный ветер.
Волшебное пламя исчезло.
– Ваше высочество, – не выдержала
возле ступеней крыльца я. – Мне больно.
– Боль – меньшее наказание за то, что
вы натворили, – процедил Рензел.
– У меня останется синяк.
– И будет вам напоминанием, леди
Цессара, – он на мгновение ослабил хватку, но потом вновь впился в
мою руку. – Больше никаких книг и прогулок даже под надзором
Арвела. Будете сидеть у себя в комнате, и чтобы я никогда не видел
вас рядом с Ароном.
Каждое его слово вбивалось в мое
сознание, точно кол в сердце.
– Говорить с Ароном тоже запрещаю, –
жестко закончил принц, а у меня против воли побежали горячие слезы
по щекам.
В душе поднялась жгучая обида от
несогласия с тем, как Рензел со мной поступает. Это низко, подло и
жестоко. И после этого Арвел будет говорить, что я не узница его
высочества, а его дорогая невеста? Вздор!
– Мне больно, ваше высочество! –
воскликнула я и дернула руку.
Случилось чудо или принц все-таки
образумился и выпустил меня, но я освободилась и прижала
покрасневшее запястье к груди. А Рензел обернулся и опять ко мне
потянулся, но замер, когда увидел мои слезы. Искры ярости перестали
сверкать в его глазах, а на лице отразилась мучительная усталость
и… сожаление? Но мне уже было все равно, сожалеет он или нет.