Нэн вернулась в комнату и столкнулась с Элайзой, стремительно
выходящей за дверь. Зачем она надела плащ? — отрешённо подумала
Нэн. Но быстро отмахнулась от этой мысли и занялась роженицей.
Элайза несколько дней провела с ребёнком, пряча его ото всех.
Это оказалось очень сложной задачей, и ей даже показалось, что от
постоянного страха быть обнаруженной, у неё самой скоро разовьётся
безумие тёмных. Не найдя варианта лучше, она пристроила ребёнка в
бедную семью, пообещав за молчание немалые деньги.
Целый год Элайзе удавалось передавать беднякам плату за
воспитание племянницы. Но однажды посыльный вернулся с ужасным
известием: деревня, где росла девочка, сгорела. Тёмная оплакивала
племянницу, как родную дочь, но Малии решила ничего не говорить.
Вскоре её сестра родила ещё одного мальчика и, так и не оправившись
от родов, потеряла разум.
Дородная Кларисса уже в третий раз проходила вдоль выстроенных в
ряд подопечных. Воспитанницы приюта замерли и старались не
поднимать глаза с полусгнивших досок пола. Я же пыталась вспомнить
все свои грехи за несколько последних дней, поскольку нам не
удосужились объяснить, за что на это раз будут отчитывать.
Справедливости ради, этих самых грехов за мной числилось огромное
множество. У меня не получалось быть смирной, учтивой, прилежной,
как моя лучшая подруга Инес. Дурь, как любила говорить Кларисса, не
держалась в моей голове и лезла наружу отравлять жизни окружающих
людей. К сожалению, это была не дурь, а кое-что похуже.
Несколько лет назад мне стали сниться очень странные сны, а чуть
позже с моим телом начали происходить жуткие вещи. Некоторое время
я думала, что смертельно больна или вовсе отравлена проклятьем. О
том, что это выдумка, и на самом деле проклятий не существует, я
узнала гораздо позже. Именно страх, прочно поселившийся в моей
голове, разбудил во мне жажду во что бы то ни стало докопаться до
истины.
Однажды, после очередного кошмара, я проснулась с дико
колотящимся сердцем, уже занимался рассвет, и в нашу с Инес каморку
проникали первые лучи. Я подняла руку, чтобы откинуть одеяло, и
только чудом не заорала на весь приют. Пальцы правой руки были
чёрными, будто их натёрли углем, я застыла от ужаса, чернота
перетекла с пальцев в ладонь и как будто впиталась в мою руку.
Набравшись смелости, я решила рассказать всё воспитательнице,
тогда мне казалось, что взрослые сумеют помочь. Но вместо помощи
меня лишили ужина и наказали три дня драить общую уборную. Кларисса
мне не поверила, обвинила во лжи и решила, что у меня слишком много
свободного времени, если я трачу его на сочинение всякой дури. К
слову, дурью она называла буквально всё, что не соответствовало её
представлениям.