— Значит, ноги вырвешь, если уйду, —
уточнил он.
— Вырву, — хмуро пообещала я,
запахивая на груди полы ветровки. — Костя, вот ты же знаешь, что я
— бешеная тумановская порода, а, что ты меня злишь? Я и так на
нервах из-за того, что ты уезжаешь, а ты, как специально,
компостируешь мне… — я поняла, что снова распаляюсь, и все-таки
заставила себя заткнуться, — прости.
— Чё компостирую? — Нет, он был
неисправим.
— Не «чё», а «прости», идиот!
— Сама идиотка, — тут же отреагировал
Костя, и спустя секунду напряженного и близкого к взрывному
молчания мы оба вдруг прыснули и расхохотались: от нелепости слов,
от облегчения и бог знает, от чего еще.
В воскресенье Костя улетел на Новый
Порт, а я осталась в деревне: считать дни, волноваться,
переживать... — и стараться, стараться вместе со своим
мужем сохранить то, что возродилось между нами здесь, в месте, где
мы были самими собой, рядом с теми, кто любил нас и хотел для нас
самого лучшего, несмотря на то, что иногда это выглядело совсем
иначе.
— Я скучаю по тебе, Лукьянчиков, —
признавалась я вечером, когда мы созванивались по скайпу и
обсуждали прошедший день.
— Ну надо же, — отвечал Костя
наполовину шутя, наполовину серьезно. — Юсь, у тебя температуры
случаем нет, ты нормально себя чувствуешь?
— Это намек на то, что я плохо
выгляжу?
— Ты хорошо выглядишь… Даже слишком,
хотя под этой кофтой ничего толком не разглядеть. — Он ухмылялся, и
я уже знала, что за этим последует. — Может, снимешь?..
Мы флиртовали напропалую.
…За несколько дней до моего отъезда в
Уренгой в нашей деревне случилось несчастье. Один из дружков
Анчутки ударил ее ножом прямо на глазах у Евы, после страшной
пьяной драки, во время которой они переломали мебель и перебили всю
посуду. Степка схватил Еву в охапку и выбежал на улицу, и Фарида
перепугалась до полусмерти, услышав бешеный стук в дверь и
задыхающийся, срывающийся от ужаса детский голос. Она затащила
детей в дом и вызвала полицию и скорую, и Анчутку той же ночью
увезли на срочную операцию в Бузулук.
Ее пьяный дружок благоразумно
скрылся, забрав нож с собой.
С раннего утра у Лукьянчиковых в доме
горел свет, сновали туда-сюда люди в форме, сверкали полицейские
мигалки. Уже в обед детей забрали в социальный приют, поскольку в
деревне своего не было — в бузулукский, до возвращения Анчутки из
больницы.