Говорили, что она может и не
вернуться. Удар ножа повредил внутренние органы, и состояние ее
было тяжелым.
Вечером к нам потянулись
любопытствующие соседи: обсудить, поделиться догадками, просто
поохать над судьбами детей. Происшествие по меркам нашей тихой
деревеньки было страшным. Об Анчуткиных грехах тут же забыли, все
переживали за нее, кто-то даже взялся отвезти в Бузулук общую от
всех нас передачу в больницу. Мама напекла булочек и наливала
желающим травяного чая со зверобоем и чабрецом, и соседки костерили
неразумную Аньку, сгубившую свою молодость, жалели сирот,
строили догадки насчет их судьбы и спешили домой, прижать своих
собственных чад к груди и напомнить им, что их родители с ними и
любят их.
Уже поздно вечером, когда последние
сочувствующие разошлись, я, забравшись под одеяло и дожидаясь
Костиного звонка, долго думала об Анчуткиных детях, о детях вообще
и о том, какая все-таки неоднозначная штука — взрослая настоящая
жизнь.
Мы ведь с Костей вряд ли хоть раз
обсуждали всерьез вопрос о ребенке и о том, даст ли нам на него
бог, как в той поговорке, если у нас родится малыш. Все это
предполагалось как-то само собой: брак и сразу дитё — так было у
всех, так жили все, и так было заведено не нами и задолго
до нас.
Вот только в нашем браке все было не
как у всех. И даже если бы бог дал нам ребенка, смогли бы мы с
Костей что-то этому ребенку дать? Или мы, как Лида и Ростислав
Макаровы, на ускоренных курсах лжи и притворства научились бы
изображать семью ради человечка, рожденного в самый разгар нашей с
Костей войны?
А может, это нашему ребенку пришлось
бы учиться выживать на поле боя, как научилась выживать,
спрятавшись за баррикадой безразличия ко всему миру, маленькая
Ева?
Я была никудышной женой большую часть
своего брака. Кто дал бы мне гарантию, что как мать я оказалась бы
тогда лучше?
***
Костя встречал меня на перроне
Уренгойского железнодорожного вокзала, куда прибыл наконец после
долгих двух с лишним суток пути переполненный вахтовиками и оттого
страшно шумный и провонявший водкой и соленой капустой поезд. Я не
любила поезда дальнего следования особой нелюбовью именно из-за
того, что часто приходилось делить вагон с пьяными мужиками,
едущими на перевахтовку — а им после возлияний всегда страшно
требовалось женское присутствие, — но в тот раз поездка была
какой-то особенно длинной и оттого еще более ужасной.