- Стало быть, к маэстро Люлли? - уточнил де Сент-Эньян, наблюдая за сменой выражения лица миланца.
Этот наводящий вопрос был тот час же воспринят им в штыки:
- Да чтобы я представлялся какому-то там флорентийскому выскочке? Мандолини стоит большего! Пусть сам директор королевского ансамбля примет меня!
- Как интересно, - проговорил граф и с лёгкой усмешкой посмотрел на грузную фигуру виолончелиста. - Ну что же, посмотрим, примет ли господин директор вас и ваш драгоценный инструмент. Может быть, он даже согласится прослушать вас для приёма в королевский ансамбль Малых скрипок. Сударь, будьте любезны, пропустите нас! - заметив нерешительность стража, он кивнул ему. - Я здесь от имени его величества.
Толстяк молча сопел, а при упоминании о короле ссутулился, сделавшись в полтора раза меньше. Несмотря на крупные габариты, он сумел протиснуться вслед за графом в едва приоткрытые двери и с любопытством вытянул, насколько мог, короткую бычью шею, чтобы заглянуть через плечо этого благородного господина.
В зале полным ходом шла репетиция, и никто из музыкантов не услышал ни звука отворяемой двери, ни объявления о приходе высокого посетителя. Расположившиеся полукругом, скрипачи играли музыкальный пассаж, повинуясь ритму, который задавал дирижёр, стоящий перед ними точно в самом центре зала. Он размахивал руками увлечённо и самозабвенно, почти с диким остервенением, устремив отрешённый взгляд куда-то вверх. Казалось, будто он мог видеть сами небеса сквозь выбеленный плафон, верхние этажи, и даже через густую пелену из снежных облаков, собравшихся в небе над Парижем!
Де Сент-Эньян пересёк весь зал, остановился возле окна, и, повернувшись спиной к оркестру, опёрся руками о подоконник, заледеневший от холода, который проникал в зал сквозь многочисленные щели в оконных рамах. Граф внимательно слушал игру оркестра, не скрывая удовольствия от прекрасной музыки, и благожелательно улыбался. Он ни разу не шелохнулся до тех пор, пока не стихли финальные аккорды.
Наконец, когда замолкли струны последней скрипки, тишина, воцарившаяся в зале, показалась настолько же пронзительной, как и только что сыгранный пассаж из нового героического марша, сочинённого к предстоящим празднествам.
- Кто посмел? - громко выкрикнул дирижёр и обернулся к дверям, испепеляя гневным взором переминающегося с ноги на ногу толстяка, державшего в руках огромный футляр.