Крем!
Вскакиваю на ноги и пытаюсь дотянуться до стоящей на самом краю трюмо баночки. К счастью, кровать стоит достаточно близко, и благодаря длинным рукам, а может, бешеному желанию отсюда свалить, цепляюсь кончиками пальцев за стекляшку и, пододвинув ближе, зажимаю добычу в руке. Ну всё, теперь дело за малым.
Сажусь на край кровати и судорожно раскручиваю тугую крышку: та наконец поддаётся и с глухим стуком падает на пол, а затем катится под кровать. Да и чёрт с ней!
Крем такой лёгкий, воздушный и пахнет просто обалденно – опускаю указательный палец свободной руки в невесомое облако и растираю ароматную субстанцию по раненому запястью. Кожа начинает сильно щипать, но это всё мелочи, когда на кону твоя свобода и жизнь твоего маленького сына.
После запястья смазываю всю ладонь, наношу много, не жалея, рука уже лоснится, но я мажу ещё и ещё. Когда ладонь становится неприятно скользкой, вытираю другую руку прямо о покрывало и пытаюсь стянуть железный обруч с руки. Почему-то мне казалось, что с помощью крема всё будет просто и легко, но увы, наручник намертво застопорился у основания кисти, и никакой крем не помог сдвинуть его ниже даже на паршивый миллиметр.
Слишком туго! А ведь если бы я вчера была умнее и не истерила как ненормальная, то шанс выбраться бы был! Вчера Кай пристегнул их совсем слабо, железо едва касалось кожи, а теперь… Да, не факт, что получилось бы, ну а вдруг… но сейчас это точно бесполезная трата времени и драгоценных сил.
Бессмысленно! Вся вот эта моя мышиная возня – предсмертные конвульсии умирающего.
Швыряю на пол наполовину использованную банку и вытираю позорно набежавшие слёзы отчаяния. Хрен там я хоть когда-нибудь выберусь отсюда! Я сдохну здесь, на этой самой кровати!
Мне тридцать один год, и я ничего не могу сделать с двадцатилетним сопляком! Совсем ничего. Я бессильна, словно новорожденный младенец!
– Ублюдок! Сраный молокосос!!! Иди сюда!!! – ору что есть силы, втягивая носом солёную воду и размазывая по щекам слёзы. – Иди сюда! Иди, мать твою, сюда! Хватит дрыхнуть!!! – словно умалишенная стучу наручником по спинке кровати, сдирая по новой многострадальное запястье. Я дёргаюсь в агонии ненависти и бессилия так самозабвенно, что даже не слышу скрежет засова, не слышу, как отворяется дверь. Не слышу, как он входит в комнату и с ледяным спокойствием смотрит на устроенное в честь него представление.