В то время южные области России еще были дики, они недавно перешли под юрисдикцию империи. Смешение племен, оставшееся от турецкого владычества, мусульманский оттенок жизни поражал поэта. Все было интересно, даже опасности. «Хотя черкесы довольно смирны, – писал Пушкин брату Льву, – но нельзя на них положиться; в надежде большого выкупа они готовы напасть на известного русского генерала. И там, где бедный офицер безопасно скачет на перекладных, там высокопревосходительный легко может попасться на аркан какого-нибудь чеченца. Ты понимаешь, как эта тень нравится мечтательному воображению». Так он доехал до Крыма. Состояние усталости, бесчувственности, падения всех душевных и физических сил не покидало Пушкина. Его обычная впечатлительность и сексуальная агрессивность были как бы атрофированы. Ночью, плывя из Феодосии в Гурзуф, он не спал, ходил по палубе и что-то бормотал про себя. Пушкин выразил все обуревающие его чувства в элегии «Погасло дневное светило».
Я вспомнил прежних лет безумную любовь,
И все, чем я страдал, и все, что сердцу мило…
Он говорил о том, что бежал от минутных друзей, питомцев наслаждений, о том, что забыты «наперсницы порочных заблуждений», с которыми он проводил ночи без любви,
Но прежних сердца ран,
Глубоких ран любви, ничто не излечило…
Прощание с разгульной жизнью в Петербурге, прощание со светскими увеселениями и, наконец, прощание с Софьей Потоцкой, Натальей Кочубей, княгиней Авдотьей Голицыной, Е. А. Карамзиной и, может быть, с неизвестной нам женщиной, такой недоступной и теперь еще более далекой, ввергло поэта в настоящую депрессию. Пушкин, с его ярко выраженным истерическим характером, опасался всегда не столько сексуальных связей, сколько глубоких любовных чувств. Он был совершенно открыт для постоянных сексуальных упражнений, но сердце его опасалось любить. Мы уже говорили о том, что в личности поэта обнаруживался разлад между любовью, нежными чувствами и просто половыми потребностями. Осознание собственной сексуальности у истериков, по мнению Фрейда, возможно только в двух вариантах: либо сексуальная агрессия, либо романтическая любовь. Невроз Пушкина (а то, что он постоянно испытывал неврозы на этой почве, не подлежит сомнению) состоял в несовместимости этих двух проявлений.
Сексуальная агрессия, как отмечал А. Лоуэн, становится антагонистом нежной, чувствительной, духовной стороны личности. Молодой Пушкин постоянно боялся влюбиться, хотя его пылкая натура не могла не влюбляться. Просто субъектами его чувств становились обычно девушки и женщины, которые не отвечали взаимностью на его более или менее страстную влюбленность. Постоянные разочарования терзали поэта и бросали в волны сексуальных излишеств. Любовь, оставленная в Петербурге, как бы опустошила душу поэта. Искатель новых чувств и увлечений, Пушкин уже не способен психологически переживать их. На него нашло какое-то нравственное омертвение. Ничто не радует, ничто не влечет. Как верно отметил П. К. Губер, творческая способность оставила Пушкина. Никогда более он не испытывал такого резкого и глубокого падения поэтического дара. И только на Кавказе он задумал и позже написал в Гурзуфе почти автобиографическую поэму «Кавказский пленник», которая дает ключ к пониманию его душевной жизни в Петербурге.