Но императрица Елизавета остановила свой выбор на четырнадцатилетней Фике, решив, что нищая и никому не известная принцесса не имеет своего лица и не сможет стать исполнительницей чьей-либо чуждой России воли. Но чуть ли не главным было то, что Софья Ангальт-Цербстская была племянницей покойного, и как казалось Елизавете, еще любимого жениха принца Карла Августа, епископа Любского. Мать Фике была родной сестрой Карла-Августа, стало быть, была, по-русски говоря, Елизавете золовкой. До свадьбы дело не дошло. Карл внезапно умер от оспы. Это было двенадцать лет назад, но какие-никакие, а считай родственные связи остались. Еще надо добавить, что золовка принадлежала к Голштинскому дому, то есть жених и невеста были двоюродными. Столь близкий брак вызвал нарекания православной церкви, но Елизавете удалось решить дело в свою пользу. И наконец, была еще очень важная причина поторопиться с женитьбой наследника. Свергнутая семья Браунгшвейгская сидела под арестом в Риге, а младенец Иван Антонович и по сию пору оставался законным государем. А ну как вторая ветвь дома Романовых захочет опять захватить трон?
О детстве Фике известно немного. Отец, принц Христиан, был на двадцать лет старше матери. Родители были лютеране. Екатерина считала, что мать образованнее и умнее отца, хотя бы потому, что она была более светской. Вот выдержки из «Записок», которые Екатерина писала уже в бытность свою императрицей. «Мне рассказывали, что так как желали сына, то вовсе не были рады, что я появилась первой; впрочем, отец высказал больше удовольствия, нежели его окружение. Мать чуть не умерла, производя меня на свет, и еще долго спустя находилась между жизнью и смертью». Через полтора года у матери родился долгожданный сын, она в нем души не чаяла, а дочь «была только терпима». Еще память детства: «…меня награждали колотушками в сердцах и с раздражением, но не всегда справедливо; я это чувствовала, однако разобраться в своих ощущениях не могла». Отца из-за его занятости Фике видела редко, он считал ее ангелом.
В 1774 году в письме к барону Гримму, который надумал посетить Штетин, Екатерина пишет: «…знайте, что я родилась в доме Грейфенгейма в Марнинском приходе, что я жила и воспитывалась в угловой части замка и занимала наверху три комнаты со сводами, возле церкви, что в углу. Колокольня была возле моей спальни. Там меня учила мамзель Кардель… Через весь этот флигель, по два или по три раза в день, я ходила, подпрыгивая, к матушке, живущей на другом конце». О своей воспитательнице и учительнице мамзель Кардель Екатерина отзывается очень тепло: «…она имела возвышенную от природу душу, развитой ум, превосходное сердце, она была терпелива, добра, весела…», дальше еще целый ворох эпитетов. Себя Екатерина никогда не считала образцом «добродетелей и благоразумия», видимо, мамзель даже по прошествии времени чем-то ее раздражала. Фике взрослела, появлялись новые учителя. Ее учили географии, истории, чистописанию, танцам. Учили плохо. Но даже плохо не учили рисованию, о чем она позднее жалела.