– А это никого не волнует! Учти, если еще раз услышу, что ты лежишь в санчасти, я тебя к себе в штаб не возьму. – грозно посмотрел на меня Коробов. – Мне такие солдаты не нужны. Будешь вместе с другими солдатами копать окопы от забора и до обеда. Ты меня понял?
– Я все понял… – опустил виновато голову я – А когда я буду заниматься нормальной работой?
– Ты сначала присягу прими! Будешь нормально служить, в апреле сядешь за компьютер. Только не подведи меня! С русским языком, с грамотностью у тебя все нормально?
– Да вроде бы нормально. Ну, относительно, конечно…
– Ладно, Женька! Хорошо служи и все у тебя будет хорошо! Главное не лентяйничай и время пролетит быстро!
– Спасибо, товарищ капитан! Я не подведу.
– Я знаю. Успехов тебе! – произнес Коробов на прощание, пожал мне руку и удалился по направлению в столовую.
Через каждый час мы должны были греться в казарме. А самое теплое место в казарме была сушилка. Прислонившись спиной к батареям, мы пытались запастись теплом до следующего выхода на улицу. Набившиеся в сушилку солдаты за прошедшую неделю уже успели достаточно хорошо узнать друг друга. У некоторых солдат появились прозвища. Теперь это уже была не безликая масса одинаковых солдат. Солдаты стали постепенно меняться, речь солдат стала все больше походить на речь военных. В ней стало еще больше мата и специфических армейских ругательств.
– Слышали, что сегодня сказал этот солдат из сводной роты? – не унимался рядовой Горохов. Это был щупленький восемнадцатилетний парнишка с тоненькими ручками и длинными пальцами.
– Свисюк говорил, что нет в части дедовщины… – мрачно оппонировал рядовой Шемотюк.
– Да кого ты слушаешь? Ему что дедушки обо всем докладывают? Он что стоит за дверью, когда дедушки «воспитывают» молодых?
– Нас все равно намного больше! Мы сильнее! Возьмем количеством! Правильно я говорю, Леха? – обратился рядовой Шемотюк к вошедшему в сушилку погреться рядовому Басову.
Леха Басов был словно сказочный герой. С лицом старичка и ростом метр с кепкой в свои неполные девятнадцать лет, он все делал по-деревенски неспешно и обстоятельно. За деревенский говор на «о» его в роте быстро прозвали «Костромой». Но сам он был не из Костромы, а из Ярославской области, что не меняло сути, потому что всю жизнь он прожил в глухой глубинке, в большой деревенской семье. С детства привык к тяжелому ручному труду, о чем свидетельствовали его большие мозолистые руки. Он никогда не обижался, если его передразнивали, и всегда готов был отозваться на любую просьбу товарищей.