«Красота — это не ерунда. Это
для Веры. Чёрт...»
Было так неловко, что он утопал в
этой неловкости, находясь больше внутри себя, чем в диалоге с Верой
и Шеном, внешне он что-то обещал, за что-то извинялся, а внутри
сидел скрюченный и мечтал исчезнуть и не быть. От него все чего-то
хотели, а он хотел просто чтобы его оставили в покое, и каждой
фразой пытался закончить разговор, выбирая всё более убедительные
фразы, всё более честные и откровенные, но они не работали, и он
находил ещё более убедительные, в какой-то момент поняв, что
выкладывает такие вещи, о которых вообще не стоило говорить вслух,
никогда, и он понимал это, но не мог остановиться, как будто его
тошнило этой проклятой постыдной правдой, похороненной, но всё
равно живой.
«Это Вера. Опять, чёрт, ну
почему... Я же сделал амулет, он работал, что опять не так? Почему
это происходит, зачем именно сейчас, почему именно на эту
тему...»
И он не мог перестать, как
заколдованный, от чувства бессилия перед этим потоком хотелось
разрыдаться как в детстве, и от этого было ещё хуже — он мог бы это
сделать наедине с Верой, не хотел бы, но он бы не умер, если бы это
случилось. Но здесь был Шен, и перед ним он бы скорее умер, чем
позволил себе сорваться, а край был пугающе близко, как будто уже
вот-вот, за следующим предложением, за соседним
воспоминанием...
А потом воспоминания кончились. Он
сидел выжатый, как грязная рваная тряпка, и был уверен, что после
такого больше никогда не сможет ходить ровно и смотреть кому-то в
глаза. Вера обнимала его сзади, он слушал её дыхание и пытался
понять, каким образом в его отношении к ней сочетаются, совершенно
не противореча друг другу, священное обожание и безграничная
ненависть за эту слабость.
«Никогда в жизни с ней больше не
заговорю, не останусь с ней наедине, не возьму чашку из её рук, в
глаза ей не посмотрю, никогда. Буду защищать её всеми силами, но
так, чтобы издалека. Прав был Шен, она демон, она вытаскивает из
наших душ ключевые узлы, и заставляет нас развязывать их
собственными руками. А мы из этих узлов уже полностью состоим, и
сидим потом охреневшие, думаем, как теперь жить без этих
наручников, намордников и поводков.»
Он был безосновательно уверен, что с
Шеном она делает то же самое, и от этого почему-то не было легче,
как будто то, что Шен может понять его переживания, делало Барта
ещё более жалким и уязвимым в его глазах.