Во-первых, это не моё тело. В этом я полностью убедился ещё во
время похода в туалет. Младше, менее тренировано, да и набор шрамов
другой.
Во-вторых, чужие воспоминания. Их было не так много, да и то,
что было, сложно связать во что-то цельное. В основном, это были
голые эмоции и короткие картинки.
Голод, краюха хлеба от бородатого лица, тепло стога сена. И
чужая речь, не очень понятная, скорее воспринимаемая эмоционально.
И работа, конечно. Много всякой самой простой и грязной работы,
которую даже привычный деревенский люд не любит.
При воспоминании о том, как я, задорно помахивая лопатой,
вычищаю туалеты, меня чуть не вырвало. Но к моей радости – просто
нечем. Одно было понятно кристально точно: я больше не дома.
И пробивающийся в затянутое слюдой окошко свет двух лун этому
способствовал. Нет, их было не видно, но в том, что это окажется
именно так, я не сомневался. Хоть я и должен был бы паниковать,
метаться, но сил на это у меня никаких не было.
Единственное, о чём я переживал, это о своих родных дома. Как
они там, и что случилось со мной? Неожиданно умер во сне? Но от
чего? Тромб в сосудах, сердце? Но я проверялся недавно. После того,
как коллега по тренировкам Миха слёг в больничку, я изрядно
кирпичей отложил и всех врачей прошёл.
Ну да, они там много чего нашли, но с тех пор я стал намного
аккуратнее в препаратах и дозировках. Да и больше не тренируюсь для
подиума. С чего мне умирать в двадцать три года? Но, так или иначе,
заснул дома в своей кровати, а проснулся уже тут. В теле местного
дурачка, даже не способного нормально говорить.
– Не видать мне в ближайшее время фитоняшек и подснежников! –
тихо прошептал, проговаривая мысль.
Протянув руку, я подхватил небольшой кувшин, стоящий рядом на
табуретке, и отпил воды. Меня до сих пор мутило, да и от
размышлений голова начала гудеть. Так что я предпочёл откинуться на
набитую сеном подушку и отключится. Утро вечера мудренее.
Проснувшись утром, я выпил воды и, аккуратно ступая, вышел
наружу. Где, присев на крыльцо, подставил лицо солнечным лучам.
Голова не болела и тошнота прошла. И это было само по себе таким
кайфом, что думать о каких-либо проблемах не хотелось. Особенно о
тех, что я всё равно не могу изменить.
Из дома вышла старуха и что-то недовольно проскрипела, на что я
только виновато улыбнулся.