Чёрное сердце - страница 12

***

Маше часто снится тот вьюжный февраль. Мрак. Глухая ночь. Кажется, кто-то содрал с неба и месяц, и звёзды, как старую афишу с облезлой тумбы. Ветер свистит со всех сторон, пробираясь ледяными лапами к самому сердцу, обжигает до боли лицо и лоб. Дышать сквозь вихрь тяжело, приходится через раз: вдох и выдох, вдо-о-ох и выдох. Ноги, как чужие, почти ничего не чувствуют, шагают механически, то и дело утопая в глубоких сугробах на обочине. Мимо в белом вихре проносятся редкие машины, оставляя за собой синюю дымку выхлопа и клубы пара. Весь мир превратился в свирепый буран, раздирающий ночь на части.Варежки обледенели. Пальцы совсем озябли. Маша растирает их, дует, трёт и снова прижимает к сердцу, но тепла очень мало. Не хватает. Она слишком устала. Слишком холодно. Слишком часто расходовала силы на обогрев. Слишком...В сугробе тепло. Уютно. Тихо. Колючий ветер смолк, белесая пелена улеглась плотным саваном. Над головой пульсирует небо... как чьё-то чёрное сердце... оно стучит и стучит, полное боли и обиды – они бьются в нём ядовитыми артериями. Сердце – непроглядный бездонный океан с мерцающей россыпью звёзд. Стеклянные пуговицы на дорогом бархате, как на коричневом бабушкином платье. Переливаются, подмигивают: теперь ты с нами, с нами навсегда. И жемчужной брошью месяц. Как чья-то очень грустная улыбка... На лицо падают снежинки – одна красивее другой. Резные. Идеальные. Тают на щеках. Холодные капли бегут в волосы, в шерсть шапки.«Остаться здесь навсегда. Уснуть и не просыпаться».Глаза закрываются. Маша падает. Летит, летит вниз. Всё ниже и ниже. Туда, где тепло и темно. Сухо. Где чёрный зиккурат на фоне индигового неба...– ...Чё, сука деревенская, нравится?– ...Гля, Фотя, как жмётся!– Не трогайте меня! Не трогайте!– ...На хлеб не хватает, а ты тут со своими блядскими натитьниками. Чулков кружевных тебе не купить, а?– Предатели! Вы меня предали! Ненавижу!Проклятый озноб пробирал до костей, зубы стучали друг о друга. Открыв глаза, Маша очнулась в полутёмной кабине грузовика. Набрякшая от стаявшего снега одежда неприятно липла к телу. Сил на удивление уже не было. Слева держал громадный руль грузный мужчина, пропахший «Примой» и горьким потом. В жёсткой бороде и морщинах у глаз прятались узкие тени, рукава клетчатой рубашки закатаны по локти, открывая волосатые ручищи.Машина покачивалась на ухабах, баюкая в мягком дерматиновом кресле. Плюшевые игральные кости болтались на лобовом стекле и, словно гипнотизировали. Девушке хотелось, чтобы так продолжалось вечно. Ночь. Дорога. Грузовик. Тишина. Клочья снега за лобовым стеклом. Вечно...– Живая?– Да, – хрипнула Маша. – Спасибо.– Клиенты бесятся?– Что?– Выбросил, спрашиваю, за что? Работаешь плохо?– Я... не работаю...Маша не понимала, о чём спрашивают. О чём-то плохом, как всегда, но о чём? Мысли метались вспугнутыми птицами, но к общему знаменателю никак прийти не могли.– За зелень работаешь или за наши? «Работаешь? Кем? Здесь, на шоссе? Кем здесь можно...»– Могу зелёных отстегнуть, если ртом хорошо поработаешь.«... а ты тут со своими блядскими натитьниками. Чулков кружевных тебе не купить, а?»– Я не проститутка. За... блудилась просто. Я в школе ещё учусь.– Ла-а-а-адно тебе. Моложе тебя видал, те цену себе меньше набивали.«Сейчас. Надо только сосредоточиться и сказать. Всего одно слово. И он умрёт. А машина перевернётся. И я умру».– Давай-ка расплатимся за дорожку...Он неторопливо подрулил к обочине, поставил на нейтралку и начал деловито расстёгивать пуговицы на штанах. Маша изо всех сил попыталась представить водилу мёртвым – к примеру, с перерезанной проволокой шеей или срезанным черепом, из которого вываливаются сероватые мозги, но ни одного волшебного слова в голову не приходило. Дар молчал, будто закончился. Совсем.«Устала. Слишком устала».Мужчина развернулся к ней всем корпусом. Маша испуганно сглотнула и задёргала ручку двери.Взвизгнула расстёгиваемая молния на безразмерных штанах.Сильнее. Сильнее! Заблокирована. И замка нет. Дырка вместо замка, как от выдранного зуба.Водила стащил с девушки шапку и схватил за волосы, притягивая к себе.Из последних сил Маша заплакала, уперевшись дрожащими руками в массивное клетчатое пузо:– Не надо... пусти... пусти...И вдруг кто-то патлатый высунулся из занавесок позади водительского кресла, перегнулся через спинку и с силой сжал плечо дальнобойщика.– Ты её не хочешь. Не хочешь, понял? Вылезай.Челюсть у водилы немного отвисла, а сам он принял вид киношного зомби с пустыми глазами, затянутыми бесцветной плёнкой. Он заторможено разжал пальцы, развернулся и, как был в клетчатой рубахе и замусоленных расстёгнутых штанах, так и вылез на мороз. Патлатый быстро перелез на переднее сиденье и хлопнул тяжёлой дверью. Глянул на девушку и живо поднял руки в примирительном жесте, показывая, что они пусты.– Я – Лу. А ты?Маша дрожала так, что слышалось клацанье зубов. Но теперь не только от холода, но и от чёрной-пречёрной ненависти. Током пронзило всё тело – резко, яростно. Пусть ценой собственной жизни, но убить подонка! Убить! Убить! Убить!– Не надо, – как заведённый, повторял патлатый, – слышишь, не надо. Не надо. Нас искать будут. Никому он не расскажет. А расскажет – так не поверят.Но по её глазам понял – плевать ей. И тогда обнял крепко-крепко, прижав к сердцу. Маша долго что-то кричала, рвалась, рычала, как дикий зверь. Хрипела, расцарапывая его грудь под драным свитером. Потом выла в ритм пурге за окнами фуры – безысходно, по-волчьи, вырывая душу, вырёвывая всю скопившуюся боль и обиду. Патлатый держал крепко и терпеливо молчал, гладя её вздрагивающую спину. И, что самое главное – не отдавал приказов успокоиться и заткнуться. Хотя очень хорошо видел, как за стенами кабины среди сугробов полыхает иссиня-чёрное пламя, охватывая горизонт и превращая реальность в картину безумца-сюрреалиста.