– Всегда готов.
Посмеялись и помолчали.
– А ты сегодня намного лучше выглядишь, чем в прошлый раз, – похвалил священник. – Тогда совсем доходягой был.
– Лучше. Со вчерашнего дня уже сам в столовую хожу.
– Молодец.
– А еще меня вчера на флюорографию возили, в коляске. Флюорографию на первом этаже делают, я бы не дошел.
– Приятно, когда тебя возят?
– Скорее стыдно.
– Очень хорошо, Павел. А результаты уже известны?
– Врач говорит, что организм отреагировал на лекарства и есть улучшения.
– Ну, вот и славно… Павел, мне идти пора. Завтра увидимся.
Священник встал со стула, а больной – с кровати; священник протянул руку, а больной пожал ее.
– До завтра, Павел.
– До завтра, отец Димитрий.
– Это был твой брат? – спросил у Слегина Колобов, когда посетитель ушел.
– По плоти – нет, по вере – да, по духу – скорее отец, нежели брат.
– Не понял, – простодушно констатировал Михаил.
– Завтра утром поймешь, – улыбчиво пояснил Павел.
***
Однако до утра еще нужно было дожить: утру предшествовали вечер и ночь. Вечером Павел самостоятельно сходил на уколы, помолился в пальмовой молельне, глядя куда-то сквозь оконное стекло и заснеженный пустырь, и отправился спать.
В ночном сне ему приснилось позднее зимнее утро, черно-белое кладбище и цветные небо, солнце, купол. Слегин шел в церковь к большому празднику и по собственному умонастроению вдруг понял, что он не Павел, а дядя Паша, и ему стало грустно, как бывает грустно душе, возвращающейся в тело после клинической смерти.
Дядя Паша рыкнул, прогоняя странную грусть и пугая прохожих, после чего по-крабьи заковылял далее. Глаза его (прямосмотрящий и скошенный к носу) глядели вниз, туда, где ступали его ноги (здоровая и покалеченная). Вверх смотреть было незачем: он и так знал, что в воздухе кишмя кишат бесы и оттого воздух похож на кипящую воду с бесами-чаинками.
Обычно дядя Паша в церковь не ходил: не дурак же он в конце концов – какие в аду церкви?! Однако на Крещение он регулярно заглядывал на церковный двор посмотреть, как люди давят друг друга, ругаются и чуть ли не дерутся из-за святой воды, – и хохотал до изнеможения. Нынче церковный двор вновь был забит людьми с пустыми бидонами, трехлитровыми банками и пластиковыми бутылками, и это было очень смешно. Но на сей раз какое-то чувство, столь же непонятное, как и недавняя грусть, втолкнуло дядю Пашу в храм.