— Ну… раз так,
— растерянно протянула та, — наверное, её не нужно беспокоить. Пусть
поправляется.
Выпустив наконец
руку господина Надо, Ция направилась к столу, но на полпути остановилась,
оглядела собравшихся и с новым воодушевлением затараторила:
— А может,
тогда её как-нибудь поддержать? Ну там, передать коробочку любимых конфет. Вени
очень обрадуется!
Логика,
проводив меланхоличным взглядом струйку дыма, сделала новую затяжку. Мастер
нахмурился и озабоченно почесал затылок. А господин Надо еле сдержался, чтобы
не заскрежетать зубами.
— Леди Эмоция,
это всё очень мило и трогательно, и леди Вени, конечно же, оценит такую заботу,
— с лёгкой улыбкой произнёс элегантный господин средних лет, вольготно
развалившийся на мягком диване. Внешность господин имел аристократическую, а
вид — совершенно скучающий. — Но не кажется ли вам, что подобными делами нужно
заниматься в нерабочее время?
В его голосе,
мягком и глубоком, явственно звучали нотки иронии, но к кому она относилась — к
Эмоции или к нему — Надо так и не понял. В любом случае, брюнетку это
урезонило.
— Да, Эт, вы
правы, — Эмоция шмыгнула носом и смущённо потупила глаза. — Что-то я…
переволновалась. Извините…
Когда она
уселась на диван, выказывая всем своим видом искреннее раскаяние, все взоры
снова обратились к господину Надо. Тот откашлялся и продолжил, будто его и не
прерывали:
— Так вот,
пока госпожа Вдохновение болеет, с вами буду работать я. И давайте уже
приступать, — Надо оглядел своих коллег. — Для начала мне необходимо войти в
курс дела. Кто-нибудь, позовите, пожалуйста…
— А никого и
не нужно звать, — раздался из-за спины старческий, но довольно бодрый голос. — Вот
он я.
Господин Надо
обернулся, да так и застыл с открытым ртом.
В комнату,
подволакивая одну ногу, вошёл пожилой господин. При взгляде на него как-то сами
собой вспоминались строки из детской песенки: жил на свете человек — скрюченные
ножки, и гулял он целый век по скрюченной дорожке. Скрюченным у господина было
всё: и ноги, и руки, и пальцы, и позвоночник, и даже нос. Рот растягивала вроде
бы добродушная, но какая-то уж очень кривая улыбка. Глаза (один — угольно-чёрный,
второй — небесно-голубой) смотрели в разные стороны, что придавало лицу дикое,
сумасшедшее выражение. Волосы — кудрявые и безумно запутанные — делали голову похожей
на одуванчик. Одет же господин был в пёстрый расшитый золотой нитью камзол 18
века, ботинки от Феррагамо и китайские джинсы, из-под которых кокетливо
выглядывали фиолетовые носки. Под камзолом виднелись штуки три мужских сорочек,
одна туника и даже косоворотка, а ещё рукоять старинного револьвера. Голову
венчал классический цилиндр. В одной руке господин нёс взъерошенного петуха, во
второй — маленького тигрёнка. Обвившись вокруг шеи изящным кольцом, на плечах
возлежал удав и задумчиво поглядывал на шляпу господина, где прямо на полях
обосновалась целая семейка мышей. Сам же цилиндр чуть подрагивал и
приподнимался, и оттуда высовывалась то белая лапа, то длинное ухо, то
любопытный нос.