Лия села рядом, неслышно плача, утерла глаза. Сжала кулак, из которого вытекла золотая цепочка с шестиконечной звездой.
Они долго молчали – две затихшие на диване фигуры.
Конец золотой цепочки, вытекшей из руки Лии смутно блеснул в полумраке.
Лия перевела глаза на стоявший напротив сервант: за стеклом, на одной из полок, в каком-то немом ожидании, замерли серебряный семисвечник и рядом небольшая, с ладонь, икона. За ними темнели корешки нескольких книг. Среди них были сувенирные издания Библии и Корана.
Лия, зажав ладонью рот, сопротивляясь накатившей волне плача, словно продираясь сквозь удушье, с каким-то упреком и ненавистью, проговорила:
– Это ты все сделал! Ты и такие же трусливые евреи, как ты! Где они, ваши так называемые ценности?! Где?! Либералы поганые! Это все – вы! Вместо того чтобы уничтожать эту мразь, вы обучаете их, оплачиваете их университеты! А вместо благодарности – кровь моей дочери?! Вам не ценности нужны! Вы просто трусы! Вы покупаете свое благополучие, свою поганую безопасность ценой детской еврейской крови!
– Замолчи! – едва сдерживаясь, выдавил Майкл.
– Это я должна молчать?! Ты подставляешь звериной толпе единственную дочь, а я должна молчать? Убирайся! Я не хочу тебя видеть! Вон отсюда!.. Убирайся!
Майкл, словно обмякнув, опустил плечи, бросил к полу глаза.
Мгновение, другое… он поднялся и вышел из зала.
Лия в безмолвном плаче ткнулась лицом в ладони. Меж пальцев стекла золотая цепочка и шестиконечная звездочка.
* * *
…Это был обыкновенный домик, каких тысячи на улицах Большого Камня, плотно прилепившийся к соседнему, похожий на скворечник, с круглым окошком под самой крышей. Он ничем бы не выделялся среди других, если б в часы намаза из его окон не вырывалось неожиданное и чуждое для западных горожан, протяжное «…аллах акбар…».
И только тогда глаза прохожего невольно находили черную вывеску с белой паутиной арабского шрифта, да у входа, тут же на ступеньках, выстроенный ряд «разношерстной» обуви.
Эта была одна из десятков мечетей, разбросанных по всему Большому Камню.
Молельный зал ее начинался сразу от дверей – это было свободное от всякой мебели пространство с рядами разноцветных ковриков на полу…
…Шло время дневного намаза. Имам Идрис, мужчина сорока пяти лет, в чалме, с аккуратно – стриженой бородой, в черном сверкающем халате, вел молитву. Гортанный звук его голоса, медленно повышаясь, обрывался и накатывал снова, подобно долгой укачивающей волне.