Жажда жизни вернулась к бедолаге довольно быстро, еще до того, как в перепачканном молоком рту исчезли последние хлебные крошки. Бедняк воспрянул духом и принялся благодарить, однако моррон не любил пустых слов, за которыми никогда не последуют приносящие реальную пользу действия. Приняв первую порцию лести в свой адрес, льющейся из глубин наконец-то удовлетворившей голод души, Аламез прервал дальнейший поток и предложил нищему выгодную сделку. За три серебряные монеты, хотя иному рассказчику Дарк ни за что не дал бы больше одной, голодранец рассказал ему об Альмире… о ненавистном ему городе, в котором он прозябал долее пяти лет.
Ни для имперцев, ни для герканцев, ни для кого-нибудь еще не секрет, что филанийские правители никогда не отличались большим умом иль житейской смекалкой. В прошлом филанийские короли не преуспевали ни в ратном деле, ни на скользком дипломатическом поприще, ни в управлении собственной страной. В который раз Дарк Аламез подивился: «Каким таким чудом имперский полководец умудрился проиграть филанийцам ту самую проклятую битву, в которой сам он командовал эскадроном и при которой впервые погиб?» Этот вопрос он задавал себе раз десять за последние дни и наверняка уж более сотни раз в прошлой жизни, но так и не нашел на него приемлемого ответа. Одним из самых наглядных примеров отсутствия у филанийских монархов прошлых лет не только гибкого стратегического мышления, но и элементарного здравого смысла являлись наиглупейшее расположение столицы, а также крайне неудобное как с военной точки зрения, так и с позиции наличия простейших удобств городское обустройство.
Не секрет, что королевством куда проще управлять, когда столица находится в географическом центре, в самой середине подвластных земель. В этом случае не возникает проблем с отдаленными провинциями, где власть короля зачастую лишь фикция, пустой звук, а настоящими хозяевами удаленных земель являются или властолюбивые вельможи, мечтающие сами надеть корону монарха, или охочие до казенного добра, распродающие все подряд чиновники. Альмира же, как назло, находилась почти на самой северной границе страны, в каких-то десяти милях от леса, за которым не было ничего, кроме вырезанного орками Кодвуса и разрушенного, не охраняемого ныне горного рубежа со степями.