И вот раз так-то прихожу домой, а у нас гости: дедушка, бабушка и дядя незнакомый молодой, красивый, да и мамка меня встречаить наряженая, причесаная. Встречаить и говорить:
– Ты, Маня, пойди, умойся, надень платьице почишше.
А я и спрашиваю:
– А кто этот дядя?
– Он, – говорить, – отцом вашим будить.
Захожу в чулАн29, а там уже сидить Динка с братцем и оба рявуть… Входить и мамка к нам, входить и говорить:
– Ну, как дети, будете звать отцом этого дядю?
А мы как дали в три голоса:
– Не бу-удем! Наш папка помер!
И вот так-то поглядела я на мамку, а она стоить как чужа-ая всеодно… ну совсем не наша! И думаю: куда ж наша-то девалася, тёпленькая, ласковая, а эта прямо королевна какая-то! Но тут вошла бабушка, запричитала:
– Что ж вы делаете, антихристы! Как же матери вашей прожить с этих пор одной-то? – А мы еще громче! Тогда она уговаривать стала: – Ну подумайте головой! Земли у вас много, хозяин на ней нужен. Да и вас к делу приучать надо, а то будете по фабрикам мыкаться. Крестьянское ли это дело по подёнкам бегать? – Нет, мы и слушать не хотим: какому-то дядьке отдать нашу мамку? – Ну, что с ними делать? – бабушка-то… и к мамке: – Не обрашшай на них внимания, дочка, поревуть-поревуть, да обойдуца.
Вошел и дедушка:
– Успокойтеся, дети, ничего мы еще не решили.
Притихли чуток, а мамка с дедушкой вышли из чулана, о чем-то поговорили, потом она вернулася и говорить:
– Ладно, дети… Ни за кого я не пойду.
Да обняла нас с Динкой, посадила братца на руки, вытерла нам слезы, носы, прижалися мы к ней… И опять стала она такая тепленькая, своя!
И было это в субботу, а в воскресенье дедушка с бабушкой уезжали домой, и бабушка всё еще ворчала:
– Окаянные! Отбили счастье от матери!
А дедушка рассуждал:
– По-глупому мы сделали. Надо было взять его в работники, поработал бы лето, дети привыкли б к нему, а уж потом и повенчалися.
– Нет, папаш, – мамка-то: – Видно судьба моя такая весь свой век вдовой коротать.
– Ну, что ж, Дуняша, – подошел дедушка к повозке, подоткнул солому с краев и сказал: – Не ты первая, не ты последняя. – И еще прибавил: – Бог отпускаить горе людям по их достоинству, тому больше, кто можить больше вынести.
Сел на повозку и стал выезжать со двора. Динку с Колей взял прокатить до поворота, а я осталася с мамкой. Посмотрела она вослед дедушке и заплакала. Уж очень его любила!