Авдеев откинулся на спинку стула. Мошкин сидел у окна. Напевал тихо и злобно:
– Пускай в гостиной… муж простодушный… жену гулящую… под утро ждет… Любовник знает: она, послушная… смеясь и пла-а-ача!.. к нему придет…
Встрял в разговор:
– Вот это верно. Это верно. Надо с царя начать. Его прощупать.
– Товарищ Мошкин! Одобряете?
– Еще как!
Мошкин уже где-то успел раздобыть на опохмел. Щеки розовели, носик задорно торчал. Кукольная его мордочка чуть опухла после попойки, но глаза – уже глотнул – блестели, зыркали остро, внимательно.
– А может, ты за это дело возьмешься?
– Не-ет, товарищ Авдеев. Лучше я – при вас!
– При мне, ну да, кто-то же должен быть при мне… да…
Тоскливо, косо посмотрел.
– У тебя глоточка нет?
Оглянулся на Украинцева.
– Солдат Украинцев! Все поняли?
– Все! Разрешите идти?
– Идите!
Кривозубый шарахнулся за порог.
– Есть глоточек, товарищ комендант. Извольте.
Мошкин вытащил из кармана косушку, как ящерицу за хвост.
Авдеев хлебнул и закрыл глаза.
* * *
Они сидели втроем на лавке во дворе: царь, Боткин и солдат Арсений Васильев, Лупоглазый. Вечерело. Странная, хитрая, как дикий зверь в тайге, уральская весна. То оттает на пригорках, и почки готовы вот-вот взорваться, то опять завернут холода, и на робко вылезшую в оврагах и на проталинах травку посыплет из туч отчаянный, вражеский снег.
Арсений курил «козью ногу». Свернул ее из старой газеты. Царь близоруко вглядывался. Он делал на газету собачью, охотничью стойку.
– Простите, товарищ Арсений, а у вас осталась газета?
– Какая? – Зенки Васильева еще более округлились, выкатились почти наружу, на щеки.
– Ну, вот эта. – Царь указал на самокрутку. – Ведь вы же кусок только оторвали. А газета, газета-то сама осталась?
– На черта вам газета, гражданин Романов? – Лупоглазый искуривал «козью ногу» быстро, будто жадно обцеловывал или голодно отгрызал от нее клочки, как белка от шишки. – Ить она рваная.
– Да вот… почитать хочу. Новости.
Лупоглазый кинул окурок на землю и придавил сапогом.
– Так ить она старая.
– Старая? А за какое число?
– За невесть какое уже. Прошло, проехало.
Николай судорожно вздохнул.
– Понимаете, мне здесь не носят газет. А в Тобольске – носили. Мальчишка с почты всякий раз приносил.
– Ну, здесь у нас ить такого парнишки нету.
Табачно, горячо выдохнул. Боткин в тоске чертил на дворовой земле неясный рисунок весенней, с надутыми почками, веткой.