Моей любви искали умные, богатые, красивые женщины. Но я, всем наперекор, женился на нищей, уродливой дуре. С ней было невозможно прожить и одного дня. Я же заставил себя жить с ней в течение десяти лет. До тех пор, пока сама меня не бросила.
Все всегда я делал наперекор. Черное называл белым, белое черным. За добро платил злом, а за зло, чтоб не быть последовательным, и чтобы враги не смогли понять моей логики, еще большим злом.
И теперь я задаю себе только один вопрос. Зачем так глупо, так бездарно я прожил свою жизнь? Почему все делал шиворот навыворот? Нет, идея, конечно, красивая, быть революционером. Но зачем мне, все это было нужно? На что, потратил я лучшие годы свои? Мечтал прокричать на весь мир: «Бунтуйтесь!». Все это глупо. Но, годы уже не вернуть.
Участковый Кондрашин разбирал дело соседей, подавших друг на друга жалобу. Опрашивал одного из потерпевших.
– Как было дело, Сергей? – Спросил он Гусева.
– Ко мне пришел Прошкин и стал звать на улицу. Якобы машину помочь ремонтировать, а на самом деле водки хлебнуть. А моя с ним сцепилась. Говорит, у Сергея и дома дел хватает, никуда его не пущу. И тут произошло интересное. Слушаю я, как они спорят, и вдруг вижу, на моих глазах, они превращаются в чертей. То есть самым натуральным образом. На голове рога растут, говорят на своем, лукавом языке.
– Опустим мистику. Из-за чего вышел спор, перешедший в драку?
– То-то и оно. Сосед говорит моей жене: «Я погублю этого праведника». А она ему: «Нет. Я погублю». И на меня смотрят. Ну, и чего мне было ждать? Схватил сковороду, что под руку попалось, и кинулся, жизнь спасать. Помирать – кому ж охота?
– Чего вы только, алкоголики, не придумаете.
– Истинный Бог, Сергей Сергеич, так все и было.
В моей молодой бесшабашной жизни, оставили след три Валентины.
В Вале Тихомировой было что-то от годов пятидесятых. И лицо, и тело, и манера одеваться. Может, мать пародировала, может, бабку. Но ей это шло. Лицо было простое, без прикрас. И лоб, и нос, и губы – всё обыкновенное. А вот глаза! В них находилось то самое ретро. Сам взгляд был приветом из тех времён. Ну, и, конечно, причёска. Две косички без лент, спадающие на лацканы пиджака, очень напоминающего мужской, перелицованный. И юбочка строгая, и туфельки строгие. Самые обычные. И говорила просто, без затей. И жила бесхитростно. Без двойного дна, вся, как на ладони. Ясная.