равно, можно и то, и другое одновременно. Так что, работай без проблем… – добавил он,
заметив наплыв слез на глазах у Моны.
– Билли, – овладев собой, сказала она серьезно после маленькой паузы, – странно, но
мне кажется все это очень подозрительным. Вы только послушайте. Вчера, когда ложилась
спать, я закрыла входную дверь не только на замок, но и на цепочку. А утром обнаружила,
что цепочка отброшена. Такое впечатление, будто ее открыли изнутри и, уходя, не смогли
вложить в паз, понимаете? И потом – пропажа…
– Успокойся. Это Джон. Это его штучки. Тут все просто: он не хотел будить свою
любимую женщину. Поняла?
Мона задумалась, молча достала из сейфа отчеты, начала печатать.
Конечно, у Джона были ключи, и он, несомненно, мог прийти среди ночи, когда она
спала. Но уж точно не смог бы удержаться от соблазна разбудить ее, по меньшей мере, для
любовных ласк. Не может быть, чтобы он овладел ею, и она этого не заметила бы. Вот
почему Гроунд так смеялся. Не только потому, что часами сидит за бумагами, отчего
поневоле будешь смеяться. Да потому, что это действительно смешно! Получается, что она
как холодная курица, не заметила, когда ее накрыл любимый мужчина. Чушь собачья. Да
все было бы так… если бы не дверная цепочка!
*
У дома стояла машина патрульного полицейского. Группу по расследованию убийств
Джон не заставил долго ждать. Его встретил молодой полицейский, распахнув перед ним
дверь квартиры.
В гостиной при свете еще не успевшего потускнеть завершающего дня он увидел
лежащего на полу мужчину средних лет застывшего в судорогах… Мужчина был одет в
шелковую пижаму и носки, рядом валялся стул, на котором он, очевидно, сидел за столом.
Разбитый бокал с пролитой на столе и полу жидкостью подсказывал эту мысль. На ковре
11
обозначилось мокрое пятно. Возле лица потерпевшего, искаженного предсмертными
мучениями валялись осколки разбитого бокала. Кисть руки сжимала один из осколков, и
глубокий порез на ладони кровоточил, застывая, на отворот пижамы. На столе возле
лужицы содержимого бокала лежала скомканная записка: «Дорогая Мона, рассудок не
позволял мне по собственной воле уйти в предназначенный мир. Если бы не твоя ищейка,
Джон Конрад, которого ты предпочла мне! Теперь я готов выполнить твое желание: я пью
приготовленный тобой напиток божественного освобождения. Я оставляю тебя навсегда,