– Мак, – сказала Ивонна со смехом. – Ведь у них есть месяц мак, правда?
– Есть йаш и сак. И вайеб: он-то и нравится мне всех больше, месяц всего из пяти дней.
– Однажды ты датировал расписку первым сипа!..
– Но что толку от всего этого? – Консул хлебнул стрихнина, не уверенный, что им полезно запивать виски ирландской фирмы «Берк» (та бутылка, наверное, теперь в гараже отеля «Белья виста»). – Это я о человеческих знаниях. Едва ли не первое покаяние, какое я на себя наложил, состояло в том, чтобы вызубрить наизусть все философские куски из «Войны и мира». Это, понятное дело, было еще до того, как я превзошел премудрости кабалистики и выучился повторять их, как мартышка с Антильских островов. Но, как выяснилось на днях, из всей книги я только и помню, что у Наполеона ляжка подергивалась.
– А ты не съешь что-нибудь? Ведь ты же, наверное, умираешь с голоду.
– Я уже закусил.
Ивонна, с аппетитом уплетая завтрак, спросила:
– А какова конъюнктура?
– Том слегка не в себе, потому что у него конфисковали какую-то недвижимость не то в Тласкале, не то в Пуэбле, а он уже надеялся, что пронесло. Обо мне они еще не составили мнения, а я ушел в отставку, так что мое положение двусмысленно.
– Значит, ты в самом деле…
– К слову, я должен перед тобой извиниться за свой наряд – да я еще и весь в пыли, – смотреть тошно, а ведь по случаю твоего приезда я мог бы надеть хоть пиджак!
Консул улыбнулся в душе своим интонациям, такими «английскими» они невольно стали в силу причин, открыть которые он не мог.
– Значит, ты в самом деле ушел в отставку!
– Да, бесповоротно! И теперь я подумываю принять мексиканское подданство и поселиться среди индейцев, как Уильям Блэкстоун. Но ты понимаешь, мешает привычка зарабатывать деньги, хотя это, конечно, тайна, покрытая мраком для постороннего… – Консул любовно оглядел картины, висевшие на стенах, большей частью акварели, написанные его матерью и запечатлевшие кашмирские пейзажи: невысокая ограда из серого камня, а за ней, под купой березок и высоким тополем, могила Лаллы Рук; дикий, буйный ландшафт, в котором смутно проглядывало что-то шотландское; теснина, ущелье в Гугганвире; река Шалимар здесь особенно походила на Кам: вид издалека, из долины Синд, на Нанга-Парбат вполне мог быть написан на веранде этого дома, и Нанга-Парбат сошел бы за старика Попо… – Для постороннего, – повторил он, – и столько всяких тревог, раздумий, предчувствий, материальных забот, феодальных пережитков…