Когда они прибыли, Блейз выпрыгнул из кузова с сумкой в руке. Боуи взял ее.
– Я отнесу это в дом. А ты хочешь поколоть дрова.
Блейз в недоумении уставился на него.
Боуи указал на амбар. Несколько сараев, построенных зигзагом, соединяли его с домом. Груда чурбанов, ждущих, когда их расколют, лежала у стены одного из сараев. Некоторые напилили из клена, другие из сосны, так что на коре кое-где виднелись потеки застывшей смолы. Перед грудой стояла старая колода с воткнутым в нее топором.
– Ты хочешь поколоть дрова, – повторил Губерт Боуи.
– Ох, – вырвалось у Блейза первое слово, которое он произнес в их присутствии.
Боуи наблюдали, как он подошел к колоде, вытащил из нее топор. Осмотрел его. Потом положил в пыль. Собаки прыгали и лаяли. Маленькие колли верещали пронзительнее всех остальных.
– Ну? – спросил Боуи.
– Сэр, я никогда не колол дрова.
Боуи бросил сумку на молнии в пыль. Подошел, поставил на колоду кленовый чурбан. Плюнул на ладонь, потер руки, взял топор. Блейз пристально следил за каждым его движением. Боуи вскинул топор над головой, потом руки пошли вниз. От удара чурбан разлетелся на две половинки.
– Вот. Их можно класть в печь. – Он протянул топор Блейзу. – Теперь ты.
Блейз поставил топор между ног, плюнул на ладонь, потер руки. Вскинул топор над головой, вспомнил, что не поставил на колоду чурбан. Поставил, вновь вскинул топор, ударил. Чурбан развалился на две половинки, почти такие же ровные, как у Боуи. Блейз порадовался своему успеху. А в следующее мгновение уже лежал в пыли, в правом ухе звенело от крепкого удара сухой, сильной руки Боуи.
– За что? – спросил Блейз, глядя на Боуи снизу вверх.
– Не знаешь, значит, как колоть дрова, – хмыкнул Боуи. – И прежде чем ты скажешь, что твоей вины тут нет… парень, моей тоже нет. А теперь ты хочешь поколоть дрова.
* * *
Его поселили в крохотной каморке на третьем этаже ветхого дома. Места хватало только для кровати и комода. Стекла в единственном окне покрывал такой слой пыли, что за ними все искажалось. Ночью в комнате было холодно, по утрам – еще холоднее. Холод у Блейза недовольства не вызывал, не то что чета Боуи. Они как раз вызывали все большее недовольство, которое переросло в антипатию, а потом и вовсе в ненависть. Накапливалась она медленно. У Блейза по-другому и не бывало. Росла сама по себе, а когда выросла, пышно распустилась красными цветами. Это была та ненависть, которую человеку интеллигентному знать не дано. Чистая ненависть, не замутненная рефлексией.