Писатели, стоящие на страже совести Германии, выслушайте того, кого вы только что убили, выслушайте героя французской совести.
«Наши тогдашние противники, – пишет Шарль Пеги, – говорили языком государственного разума, временного блага народа и расы. А мы, движимые глубоким христианским чувством, охваченные революционным и вместе исконно христианским порывом, мы стремились по меньшей мере возвыситься до страсти, до заботы о вечном благе этого народа. Мы не хотели, чтобы Франция пребывала в состоянии смертного греха».
Не это ваша забота, мыслители Германии. Вы мужественно отдаете свою кровь, чтобы спасти ее земную жизнь. Но о ее вечной жизни вы не беспокоитесь… Конечно, время это ужасно. Ваша родина, как и наша, борется за существование, и я понимаю это и восхищаюсь жертвенным самоопьянением, которое вашу молодежь, также как и нашу, побуждает воздвигнуть ей из своих тел оплот против смерти. «Быть или не быть…» – говорите вы? – Нет, этого недостаточно. Пусть будет великая Германия пусть будет великая Франция, страны, достойные своего прошлого и умеющие уважать и себя самого и друг друга, даже если они воюют между собой: вот то, чего я хочу. Я краснел бы за победу, если бы моя Франция купила ее ценой, которою вы оплачиваете ваши успехи, не имеющие завтрашнего дня. В то самое время, когда ведутся бои на равнинах Бельгии и на меловых холмах Шампани, – другая война происходит в области духа; и победа внизу бывает иногда поражением вверху. Завоеванию Бельгии, Малина, Лувена и Реймса, – всему этому колокола Фландрии прозвонят более зловещую отходную, чем колокола Иены, а побежденные бельгийцы похитили вашу славу. Вы это знаете. Ваша ярость происходит от того, что вы это знаете. Зачем пытаться обмануть себя, когда всё – напрасно? Кончится тем, что истина проснется в вас. Можете душить ее, сколько хотите. Когда-нибудь она заговорит. Она заговорит в вас, заговорит устами одного из вас, в ком пробудится совесть вашей расы… Ах! хоть бы он появился наконец, хоть бы услышать его, чистого гения освободителя, искупителя вашего! Тот, кто жил в тесном общении с вашей старой Германией, кто бродил с нею рука об руку по извилистым закоулкам ее героического и мерзкого прошлого, кому знакомы века ее испытаний и стыда, тот вспоминает и ждет: ибо он знает, что если она никогда не была достаточно сильной, чтобы, не запинаясь, переносить победу, то в свои тягчайшие часы она духовно возрождается, и ее величайшие гении – сыны скорби.