– Да, есть опись. Вот, смотрите, – отвечал голос безоружный, наверняка санитар или врач в синих больничных штанах. – Семь комбатантов и трое гражданских лиц.
– Кого?
– Комбатантов, участников боевых действий. Вроде бы все ваши, погибли в одном месте, доставили 21-го утром. Обещали забрать, но никто не приехал.
– А из какого подразделения?
– Я не знаю, это вам нужно у главного врача спросить, Алексей Иванович наверняка в курсе.
– А гражданские?
– Эти свежие, буквально вчера-сегодня привезли. Старички местные, по болезням, по возрасту.
Кабан не знал, сколько трупов лежит вместе с ним, поэтому в голове у него мелькали разные варианты. Вариант первый: его тоже вписали в комбатанты, и если сепаратисты начнут считать ноги покойников в берцах, то их должно получиться в сумме четырнадцать. Хотя какие берцы, он же в резиновых тапочках?! Значит, его ноги должны идти в учет вместе с ногами гражданских покойников, то есть таких ног должно получиться шесть, – это вариант второй. Но самый простой вариант – он не записан в жители данного учреждения вообще, ни в комбатанты, ни в местные старички, – и его ноги – будь они хоть в резиновых тапочках, хоть в берцах – не учтенные. А значит, если начнут считать, то сразу обнаружат, что одна пара ног – лишняя. «Да, еще никогда Штирлиц так не был близок к провалу!» – почему-то зашла в голову дурацкая цитата из анекдота, который ему никогда не нравился. «Главное – не шевелиться, главное – не шевелиться, главное – не шевелиться, – твердил он себе, и чувствовал, как пот и кровь текут по животу. – Это все возможное, что ты можешь сейчас для себя сделать… И не кашлять!»
– Ладно, закрывай свою богадельню. Пойдем к главному. Ну и запах тут! – сказал камуфляж.
– Понимаете, на холодильник у больницы денег нет, а кондиционер сломался. Частный предприниматель Рома, который нам его ставил, в ополчение ушел, а больше никто отремонтировать не может. Город у нас маленький, специалистов мало, сами понимаете…
Дверь закрылась, и Кабан тихо выдохнул. Все, что он хотел в этот момент – это перевернуться, почесаться и поменять бинты на ране. А потом закурить.
Страха он не ощущал. Кабан четко для себя решил, что в плен он ни при каких условиях не сдастся. Раз нашел в себе силы подняться и по стенке долезть до морга, значит, сможет оказать сопротивление, разозлить врагов, довести их до состояния ненависти, чтобы застрелили здесь, прямо в больнице. Он не мог себе представить, как он сидит в подвале и каждый день к нему приходят ублюдки и ломают железной трубой кости, простреливают колени, давят пассатижами пальцы, звонят домой жене, дочке, матери – это самое сложное испытание, самое мучительное – и заставляют молить о пощаде. С такими мыслями Кабан отключился.