Затронем еще одну проблему, непосредственно выводящую нас на возможности репрезентации истории, – проблему фрагментации исторического знания, смысл которой Ал. Мегилл видит в следующем: «Предположение, что единственная История существует, не может быть поддержано ни субъективно, как научное предприятие, ни объективно, как действительно большой нарратив, который можно рассказать сейчас или в будущем» [Мегилл, 2007. С. 294]. Ал. Мегилл справедливо замечает: «Вера в то, что синтез – это достоинство, а фрагментация – недостаток, глубоко укоренилась в культуре академических историков. Каждые несколько лет выдвигаются предложения того или другого синтеза. Давайте, однако, быть начеку, все призывы к синтезу – это попытки навязать интерпретацию…» [Там же. С. 256–257]. И далее: «…„синтез“ и „интеграция“ никогда [выделено автором. – М. Р.] не вбирают в себя все возможно существенные исторические феномены…» [Там же. С. 257].
Таким образом, «музейная история» (впрочем, как и «история историков») выскальзывает из-под влияния метанарратива, которого больше нет не только в качестве «нормативной» реальности исторического прошлого, но и в качестве конечной цели исторической науки – идеального результата, в который необходимо вписать репрезентируемый «фрагмент реальности». «Музейная история» обретает самостоятельность в репрезентации истории.
Историческая наука и социально ориентированное историописание в структуре современного исторического знания. Наиболее важная и одновременно наиболее спорная особенность актуальной ситуации, ситуации постпостмодерна, – разрыв исторической науки и социально ориентированного историописания, которое, подчеркнем, требует не меньшего, а, можно сказать, даже большего профессионализма, чем собственно наука, поскольку эта сфера, в отличие от научных исследований, имеет тенденцию ускользать от внимания экспертного сообщества. При этом важно отличать социально ориентированное историописание, с одной стороны, от научно-популярной истории, которая имманентно соответствует классической модели науки, изжившей себя уже к концу XIX в., а с другой – от так называемой публичной истории (public history), под которой понимается публичное выступление профессионального (университетского) историка. Причем во втором случае, если только не предполагать, по умолчанию, что профессиональный историк владеет истиной и не имеет иных задач, кроме как ее позиционировать, мы вынуждены будем вывести public history за пределы рассмотрения, поскольку она выделена по совершенно иному критерию, нежели научная и социально ориентированная история.