– Надо будет рыть могилу. Лопатой. Видела когда-нибудь лопату?
– Буду рыть лопатой, ногтями и зубами.
– С чего это такая жертвенность? Курнула ты, что ли?
– Ни капли в рот, ни… К сожалению.
– Искренне сочувствую. Может, примешь для храбрости горячительного? Я прихватил.
– А давай выпьем вместе? Помянем, и, может быть, тебе полегче станет.
– Я за рулём. Гаишники, если остановят, права отберут. Хоть у меня их и нет, но всё равно жалко будет. Так что пока воздержусь. Да и легче мне не станет. А ты выпей для решительности, не стесняйся. Прямо скажу: проводы в последний путь этого герра – занятие не для слабонервных.
– Я, как и ты, тоже пока не буду.
– Тогда пойдём, поможешь уложить его на последнее ложе, и поедем к месту его последнего причала.
– Пойдём, поедем, поплывём. А скажи, это ты убил его?
– Дура, он сам умер.
– Вы так похожи. А кто он? Твой брат?
– Моя тень. Поехали, напарница. И имей в виду, если что, пойдём по одной статье, но в разные районы крайнего Севера. Так что близость чувств и тел в освещении пламени любви нам с тобой не светит. И потому вознаградить тебя за преданность я не смогу. Подумай об этом, пока не поздно спрыгнуть с подножки.
– Жми на газ, Паша, – насмешливо ответила Лена, – и думай о хорошем. Расчёт я с тебя получу уже сегодня.
Это всё неправда. Не может быть, чтобы вся такая положительная и правильно воспитанная Ленка вот так безрассудно, словно подвыпившая беспризорница, вела себя. Да и я потерял и страх, и совесть, и что-то ещё, тупо мешающее жить.
Я сейчас гнал на трясущемся уазике по городу, без прав и документов на него, голодный и немытый, но как никогда сосредоточенный на выполнении стоящей передо мной задаче. И точно знающий, что другого способа сделать то, что я делаю, просто не существует. Аустерлиц должен быть похоронен мною и потому, несмотря ни на что, надо действовать именно так, и будь что будет. Я как будто повзрослел сразу на целую жизнь. Разве мог я всего день назад безропотно брать личную ответственность за что-то, полагаясь при этом только на себя, не жалея и не думая о себе, любимом? Разве мог я, вырвавшись из зависимости от мнения всех посторонних, вести себя вот так, как сегодня? Не гордясь собой и не восхищаясь и рискуя свободой?
По странным, одному мне понятным причинам – с сомнительным призом в конце.