– А кому ты нужна здесь? – резонно спросил Семен. – Елене Николаевне? Марии Степановне? Или нашему передовику-антисемиту?
– Не знаю. Знаю только, что с таким «обозом» – парализованный отец и полупарализованная жена – тебе там не обрадуются. И вообще не дури. Что тебе приспичило тащить за собой жену местного изготовления? Да еще – русскую. Женишься там на своей…
– А я, может, патриот! И потом лучше русских женщин не бывает, это уж ты мне поверь. Когда-то я это на практике проверил. А теперь Региночка, мне никакой женщины уже не нужно – охранники в лагере постарались, соседи по нарам добавили, родная милиция в Москве завершила.
– Не сходи с ума. Спасибо, конечно, за заботу, но никуда я не поеду. Женись на Ирине, она не чает отсюда выбраться.
– Ладно, – покладисто согласился Семен, – посиди пока здесь. А когда надоест – напиши. Я тебе оттуда жениха пришлю. Настоящего.
– Договорились. Только чтобы брюнета, с голубыми глазами, не старше тридцати пяти, рост – метр девяносто, вес – девяносто, плечи широкие, пальцы – тонкие. Я девушка привередливая, с моей красотой можно и повыпендриваться.
– Не ерничай, теперь этого не могу! Это у нас если в кресле – то инвалид и должен плести авоськи. А там – просто немного ограниченный в передвижении человек. А вообще ты довольно красивая, особенно если причешешься…
Я запустила в Семку подушкой. А он в тот же вечер сделал предложение Ирке. Если Семеном овладевала идея – средства против нее не было.
Ирина тоже отказала: она все еще надеялась на брак по любви. Так что Семену и во второй раз не удалось никого осчастливить. А вот третья попытка была успешной.
Верочка Сергеева, к неописуемому ужасу своего одряхлевшего отца – антисемита, оказалась, как тогда говорили, «девицей легкого поведения». Интердевочка еще не была написана, посему профессия путаны в моду не вошла. Верочка была одной из первых, так сказать «легальных», то есть не слишком маскирующих свое занятие от общественности. Отец, разумеется, все узнал последним. И то когда чисто случайно уронил дочкину сумочку на пол и оттуда выпала пачечка «не-наших» денег.
Сцена, разыгравшаяся вслед за этим, была чудовищной. Иван Ильич кричал так, что слышно было не только по всей квартире, но, наверное, и в доме напротив. Слов, разумеется, не выбирал, говорил те, которые хорошо усвоил с детства. Верочка отвечала тише, но лексикон у нее был примерно такой же. Самым приличным выражением в устах отца было «шлюха», у дочери – «старый идейный козел». Старик посулил проклясть родное дитятко, но это не произвело на юную деву решительно никакого впечатления. Она только фыркнула: