Отщипывая крошки от пирога, рассматривала царевну. Вот двойня с
братом, а разные. У Василия каждое движение на зрителя, голос на
слушателя: любуйтесь мной, и стар и млад. Прекрасный он. Василиса с
виду бесхитростна, двигается естественно, говорит обычно. В чём же
премудрость её?
— Что смотришь так, бабушка?
— Да вот думаю, какие вы с братом разные.
— Он и здесь побывал, — не спросила, а констатировала царевна. —
Искал?
— Ночевал.
Девушка вздохнула, размотала полотенце, взяла предложенный гребень
и принялась расчёсывать подсохшие волосы. Мне же не осталось ничего
другого, как со стола убирать, — Трофим при чужих не выйдет.
— Понимаю, что как царская дочь должна выйти замуж за того, на кого
батюшка покажет. Но не за Кощея же! — не смогла удержать эмоции
беглянка.
— Чем Кощей плох? Царство у него самое могутное во всём
Дремлесье.
— Страшный он... и бездетный. Что за семья, если деток нет?
— Как знаешь, что бездетный?
— Не впервой же он жениться собрался. Пятый раз, кажется. Берёт
себе жёнку, та как сыр в масле катается: ест на золоте, спит на
шёлке. Наряды разные, украшения... Ни в чём отказу нет. Развлекает
её, опять же. Охоты, представления лицедейские, шары в небо
запускает с корзинами, на лодьях по морю катаются. Только проходит
лет десять или пятнадцать, и чахнуть начинает жена. Не нужны ей уже
ни шелка, ни бархат, ни увеселения. Теперь не шуты и скоморохи, а
лекари вокруг скачут. Помучается лет пять, угасая, и помирает.
Снесут в усыпальницу, где такие же лежат, — Василиса помолчала,
протягивая гребень по густым золотистым прядям, а потом вскликнула:
— Не хочу я судьбы такой! Могу за простого парня пойти, но чтобы
люб он мне был. Только...
Отвернулась царевна к окну, в мути которого краснела вечерняя заря.
Не знаю, чем имитировали соответствие положению и эпохе, но через
маленькие квадратики то ли слюды, то ли бычьего пузыря ничего видно
не было. Немного света дневного пропускали да стужу задерживали —
вот и вся радость.
— Только что? — меня не столько ответ волновал, сколько хотелось
дать девушке выговориться. Вряд ли есть у неё подруга сердечная,
которой всё-всё рассказать можно, так пусть мне поплачется. Тем
более что виновата я перед ней — Сивку-то отпустила.
Василиса поёрзала на лавке, подергала кисти платка, что грел её
плечи, и со вздохом почти прошептала: