Беокка схватил меня за руку и протащил через толпу свитских знатных саксов и мерсийцев.
– Не забудь преклонить перед ним колени, он ведь принц.
Он подвел меня к месту, где сидел Альфред, и я послушно встал на колени, как велел Беокка.
– Вот мальчик, о котором я говорил, господин, – сказал священник, – олдермен Утред из Нортумбрии. Он попал в плен к датчанам при падении Эофервика, но он хороший мальчик.
Альфред пристально посмотрел на меня, и, сказать по правде, мне стало не по себе. Со временем я обнаружил, что он умный человек, очень умный, и соображает вдвое быстрее большинства людей. А еще он был очень-очень серьезным и понимал все на свете, кроме шуток. Альфред все воспринимал всерьез, даже мальчишку, и изучал меня долго и пристально, словно стараясь проникнуть в глубины моей души.
– Ты хороший мальчик? – наконец спросил он.
– Я стараюсь им быть, мой господин, – ответил я.
– Смотри на меня! – приказал он, потому что я опустил глаза.
Когда я посмотрел на него, Альфред улыбнулся. На его лице не было и тени болезни, на которую он жаловался ночью, и я подумал, что он наболтал тогда спьяну – это объясняло бы его жалкие слова. Сейчас он был сама серьезность.
– И как ты стараешься быть хорошим? – спросил он.
– Я стараюсь противиться искушению, господин, – ответил я, вспомнив слова Беокки, сказанные принцу за палаткой.
– Это хорошо, – отозвался он, – очень хорошо. И ты противишься ему?
– Не всегда, – сказал я, немного поколебался, ощущая искушение пошалить, а потом, как обычно, поддался этому искушению. – Но я стараюсь, господин, – продолжал я серьезно, – и повторяю себе, что должен благодарить Господа за посланное мне искушение. А когда Господь дает мне силы противиться, восхваляю его.
Беокка с Альфредом уставились на меня так, словно у меня за спиной выросли ангельские крылья. Я всего лишь повторял чушь, которую Беокка втолковывал в темноте принцу, а они решили, что это доказательство моей святости. Я постарался принять смиренный и невинный вид.
– Ты – знамение, посланное мне Господом, – с жаром произнес Альфред. – Ты возносишь молитвы?
– Каждый день, господин. – Я не стал уточнять, что молитвы эти адресованы Одину.
– А что это у тебя на шее? Распятие? – Он указал на кожаный ремешок, а когда я не ответил, подался вперед и вытянул молот Тора, спрятанный у меня под рубашкой. – Бог мой! – воскликнул он и перекрестился. – И еще ты носишь это, – добавил он, кивая на браслеты, покрытые рунами. Должно быть, я выглядел настоящим язычником.