Клемента определила свою позицию давным-давно, когда увидела его спокойное красивое лицо в первый раз. С тех пор Маркус стал более закрытым и более искусным в политической борьбе, но она всё ещё видела за завесой равнодушия те зелёные глаза, которые покорили её одиннадцать лет назад.
Маркус молча прошёл к своему креслу и, упав в него, протянул руку к кувшину с вином.
Не нужно было быть Клементой Церерой, чтобы понять, что Маркус Цебитар не расположен к беседе. Гетера вспорхнула со своего места на командорском ложе и, опустившись на пол за спинкой его кресла, принялась массировать виски мужчины.
— Вот тут, — Маркус подвинул её пальцы чуть в сторону, и, когда Клемента послушно надавила на указанное место, ненадолго стал похож на откормленного чёрного кота, напившегося валерьянки.
Выждав, пока Маркус перестанет мурлыкать, Клемента убрала руки от его висков и, опустив их командору на грудь, принялась расстёгивать камзол.
— Тяжёлый вечер? — спросила она мягко. И переместилась так, чтобы удобнее было смотреть ему в лицо.
Маркус промолчал. Были вещи, о которых он предпочитал не говорить. Никому — даже ей. Однако Клемента поняла всё без слов.
Он был у императрицы. В груди кольнула ревность и сразу же потухла. Пальцы продолжили расстёгивать камзол.
Устал. Движения её замедлились. Жаль.
«Я ведь ждала», — она с трудом удержала на губах невысказанный укор. Что толку корить ветер, который дует не в твои паруса.
Покончив с застёжками, Клемента опустила голову на белый шёлк рубашки Маркуса и замерла.
Императрица… Маркус поморщился, отгоняя воспоминания. Эти вечера не доставляли радости. Самое смешное, что император боялся оставлять их наедине. Старая развалина сидела в своём кресле у камина и смотрела, что они делают. Он сам приглашал Маркуса. Сам наливал ему вино. Разве что сам не помогал расстегнуть корсет Клавдии.
Юстиниан был бессилен и знал это. Но бессилие не мешало ему наблюдать. Маркус поморщился.
Сама Клавдия не блистала красотой, но и уродиной не была. Как любая богатая женщина, она тратила на своё лицо достаточно денег, чтобы оно не вызывало отвращения. Маркус же мог лишь осознавать, как ему повезло, почти теряя сознание от отвращения на шёлковых простынях.
Да. Эти вечера утомляли. Это была вторая, ночная часть его службы, с которой было нетрудно смириться, имея в душе достаточно цинизма, а цинизма Маркусу хватало. По крайней мере, он старательно себя в этом убеждал.