– Микеле заплатит, – Онорио хлопнул Филлиду по заднице, – но теперь время музыке и танцу. – Он достал из угла испанскую гитару и бросил ее Караваджо.
Пока тот настраивал инструмент, Рануччо громко мочился в ведро у двери. С первыми нотами «Tiparti, cormiocaro» он застегнул штаны и подступил к Филлиде. Выкинув щеголеватое коленце, он закружил ее в вилланелле. Гаспаре – прямой и торжественный, как на придворном балу, – пригласил Менику. Онорио, смеясь, потянул с места Просперо, и они закружились по комнате.
Караваджо, перебирая струны, запел чистым низким голосом старую болонскую песню:
Расстанусь, милая, с тобой,
И слезы льют рекою,
Душа в разлуке с дорогой
Не ведает покоя.
Рануччо присвистнул и чмокнул Филлиду в шею. «Этот шут и под похоронный марш плясать будет», – подумал Караваджо.
Не покидай меня, душа,
Прошу тебя я богом…
Рануччо замедлил шаг и притянул Филлиду к себе.
А коль уйдешь – вернись, спеша:
Тебя влюбленный молит.
О, мне разлука смерть сулит,
Не покидай меня, душа…
Рануччо с Филлидой повалились на кровать. Она толкнула его на матрас, вскочила сверху и задернула занавеску.
Онорио притопывал и хлопал в ладоши.
– Играй громче, Микеле!
Караваджо постарался заглушить возню и хихиканье, доносящиеся из алькова.
Вскоре, покончив со своим занятием, любовники отдернули занавеску. Довольный Рануччо задремал. Филлида поправила декольте. Меника разложила в миски мясо для Гаспаре и Караваджо. Рагу благоухало мускатным орехом, гвоздикой и корицей.
– Что-то мне поэзии захотелось, – томно протянула Филлида.
Гаспаре поклонился.
– Ваше сердце валяется в постели, госпожа Филлида, но душа обращается за любовью и поэзией ко мне.
– Мне нужны твои стихи, а не околесица в духе Петрарки. Терпеть не могу этого старого плаксу!
– Слушайте, слушайте! – Рануччо хлопнул ладонью по стене.
Обескураженный тем, что даже куртизанка заметила плагиат, Гаспаре прокашлялся.
– Помните картину, которую наш друг Микеле написал несколько лет назад? «Амур-победитель»?
– Тот купидончик с лукавой улыбочкой? – Онорио раскупорил новую бутылку и поднес ее к губам.
Встав в эффектную театральную позу, Гаспаре прочел мадригал. В нем говорилось, что Караваджо изобразил на картине любовь точно как в реальной жизни, с самыми сильными ее страстями.
– «О, не гляди, любви опасен вид, Амур тебя стрелою поразит», – заключил он.