Еще очень удачный снимок. На нем крупным планом наши лица. Мы озорно смеемся, и у нас странные прически. Вместо привычных локонов на голове у Сони – торчащие в разные стороны клочки, а у меня – челка, и мало того, что вся в ступеньках, еще и уехала куда-то наискосок. Здесь мы уже большенькие, раз имеем доступ к ножницам. Играли в парикмахерскую, да по ходу дела взяли друг друга и подстригли. Ох, Соньке тогда и досталось от матери. А мне не очень. Родители больше смеялись, чем ругали меня. Через пару дней, когда страсти улеглись, и Соньку выпустили из угла, папа взял и щелкнул нас фотоаппаратом на память…
Воспоминания о детстве, от которых сразу стало тепло на душе, отвлекли меня от дорожных разговоров. Я на время замолчала, под колесный перестук и равномерное мелькание столбов с провисшими проводами полностью уйдя в свои мысли. Да и Соня, похоже, выдохлась, потому что тоже притихла. Я все пыталась представить: как там будет? Какая на даче светлая речка и чистый пляж. Еще я без конца мысленно перебирала предметы, упакованные в сумку, беспокойно проверяя, все ли взяла. Не забыт ли любимый купальник и удобные шорты – самые востребованные на отдыхе вещи? Однако беспорядочные думы не мешали мне с восторгом поглядывать в окошко, ведь чем больше поезд удалялся от города, тем привлекательнее становилась картина. Скучные придорожные пейзажи вдруг сменились прекрасными ландшафтами. Что это со мной? Раньше никогда природа меня так не трогала. Соньке виды за окном были слишком знакомы, наверное, поэтому она не обращала на красоты ни малейшего внимания. У меня же периодически захватывало дух от простора – не окинешь взглядом, от пестроты полевых цветов и всех оттенков богатой июльской зелени. Масштабами впечатляли поля, которые уже начали желтеть. Территории бескрайние, колосья высоченные! Видно, по этой стороне прошли хорошие дожди – раз пшеница так вымахала. Да и дикие травы, и так уже выше головы, набрались сил и прут себе дальше.
Еще я каждый раз невольно прислушивалась к объявлению остановок. Меня поражали точные и звучные названия станций. Создавалось впечатление, что здесь не обошлось без участия писателя-натуралиста. Вот промелькнула станция «Зеленодольская», с живописными видами на холмы и долины. Чуть притормозили около полустанка «Журавли». На краю крошечной деревеньки я успела разглядеть несколько длинношеих колодезных журавлей – явление в наше время довольно редкое. От почерневших, изъеденных временем деревянных удилищ на меня будто дохнуло древностью, а еще вдруг ясно привиделся темный круг воды, застывший неподвижно на самом донце меж замшелых позеленевших бревен сруба, и, кажется, даже повеяло вечной сыростью прямо из глубины колодца. А еще гигантские клюющие птицы навеяли мне что-то из области ветряных мельниц эпохи дон Кихота. По идее, эффектное зрелище должно бы вызывать интерес и ностальгию у горожан, уставших от цивилизации и городской обыденности. Но по пассажирам этого как-то заметно не было. Еще мне казалось, что поэтические названия станций: «Бирюзовые ключи», «Новородниковое», «Боровое озеро», «Седая заимка» и даже немудреная «Карасевка», а главное, сама мать-природа за окнами нашего пригородного поезда – не должны оставить равнодушным никого из присутствующих. Увы! Никто и не думал выражать свой восторг. В основном, наши попутчики пребывали в дреме. Из бодрствующих лишь единицы пытались читать, вяло разворачивая газеты, или без малейшего интереса пролистывали журналы. Остальные просто томились от жары и скуки с ватным выражением лица. В окно никто не глядел. Мне хотелось им крикнуть: «Люди, проснитесь! Вы что, не видите? Красотища-то какая вокруг!