Оберег на любовь. Том 1 - страница 8

Шрифт
Интервал


Сравнение показалось мне удачным. Я сама иногда наведывалась за иголками в сундучок рукодельницы, под который мама приспособила большую жестяную коробку из-под монпансье, и там натыкалась на две старомодные медные бляшки с выпирающей серединкой. Они напоминали мне живые блестящие глазки навыкат.

– Да нет, мам. Упаковка тут не при чем. Если бы ты раз десять посмотрела Зиту и Гиту, как мы с девчонками, ты бы точно сейчас сплясала.

– Смотрела я. Хорошее кино. И поплакала тогда, и насмеялась вдоволь от души.

– И все-таки, откуда на нас свалился такой дефицит, а?

– Блузку тут одной ушивала, а у нее связи на продовольственной базе. Вообще-то для гостей берегла, да уж ладно – побалуем себя сегодня.

– Смотри-ка, прям как в частушке получается, – и я, подражая разбитным голосам частушечных мастеров, пропела:

Растворимый кофе
Привезли на базу,
Он на этой базе
Растворился сразу!

– А я другую знаю, по-моему, из той же серии, – вспомнила мама и спела с пионерским задором:

Председатель пек блины,
Бригадир подмазывал,
Кладовщик муку тащил,
Счетовод не сказывал!

– Хорошая, – заметила я снисходительно. – Только колхозная какая-то.

– Ой-е-ей, смотри-ка, какие мы городские! – мама покачала головой и наставительно добавила: – Ну и колхозная. Зато смелая! Знаешь, раньше за такое четверостишье можно было и за решетку угодить. Это тебе не шуточки. Это вон сейчас каких только анекдотов про Брежнева ни услышишь – ни черта народ не боится, а раньше…


…Она еще что-то говорила, а меня как ударило: да ведь мама не случайно коснулась этой темы! Даже мой дедушка – Иван Степанович, коммунист, честнейший, интеллигентный человек, тоже тогда попал под раздачу. Целых два года лагерей! Ни за что! Потом его, конечно, реабилитировали, как многих… И он даже умудрился не растерять своего исключительного человеколюбия в лагерных бараках и не выстудить все здоровье на колымской стуже. Он вернулся. Но в душе моей мамы до сих пор кипела обида за отца. Как он мог им все простить?! Как мог после всего этого назвать дочь, вкладывая в имя «великий» смысл. Ведь Люция – часть слова «революция». Дед мечтал о сыне и дочери, и у него был стратегический план назвать первенца Ревой, а дочь Люцией. В идеале должен был сложиться чудесный одухотворенный союз: Рева плюс Люция. Но первой родилась мама. Бог так и не дал дедушке мальчиков, поэтому революции не случилось. «Может, это и к лучшему?» – говорила мама. Ей самой жутко не нравилось собственное сочетание римского имени Люция и исконно русского отчества Ивановна. «Звучит ужасно, почти, как Эдуард Лепешкин!» – сокрушалась она. А мне нравилось. Особенно я загордилась маминым именем, когда однажды учительница иностранных языков – она преподавала у нас английский, а в параллельном классе вела немецкий – спросила меня прямо на уроке: «Полина, у тебя что, итальянские корни? Какое прекрасное имя у твоей мамы!». Спросила, конечно, ничуть не представляя, откуда на самом деле оно взялось, и объяснила, что в основе имени лежит слово lux, что значит – «свет». Люция, значит – светлая…