– Пионеры заберут на металлолом, – сказал Прокопьич, отряхивая руки от ржавчины. – У тебя, я видел, тоже стоит такой. Может, помочь?
– Не надо, я сам справлюсь. А вообще – это не мой, – отозвался Михаил, направляясь к своему дому.
Михаил шёл и чувствовал, как по спине растекается холодный липкий пот, будто в это самое время, сейчас он занят какой-то необычайно трудной, тяжёлой работой и никак нельзя её оставить. Он чувствовал, как с каждым шагом ему всё более хочется остановиться, повернуть назад, к соседу, чтобы сказать что-то извинительное, за что-то попросить прощения, хотя в то же время понимал, что ни в чём не виноват перед Прокопьичем, и Прокопьич ни в чём не виноват перед ним, Михаилом. Просто такая у них жизнь – у каждого своя. Просто у них свои собственные в этой жизни дороги, свои линии поведения, свои представления о ценностях, как свои собственные дома, обстановка в них, свои одежёнка, обувка, свои привычки, привязанности, свои лад и строй. И не надо им ничего менять в своих жизнях, не надо пытаться заскочить вперёд, в чём-то обойти или превзойти. И ему, Михаилу, не нужен был тот треклятый баллон, как вовсе не требуется ограде его усадьбы асфальт, потому что он сам более любит в ней летнее разнотравье, по которому день-деньской слоняются куры, на которой подле будки разлёживается пёс Антар, да и сам он любит пройтись по мягкому ковру сочной июльской травы босиком.
Раздумывая в таком вот направлении, дошёл-таки до стоявшей у крыльца супруги, взглянул ей в лицо и прочёл в глазах то ли иронию, то ли насмешку над ним, над Михаилом, хотя, может статься, ничего такого с её стороны и не было, но Михаил, видать, разглядел то, что желал разглядеть. И сказать Валентина хотела, видать, что-нибудь утешительное, да ему почудилось, что вот-вот скользнёт с губ её нечто унижающее его, мужика, достоинство, потому, неожиданно для себя, резко без всякой на то причины, бросил в лицо Валентины обидное:
– Цыц! Всё тебе мало: то баллон тащи, то асфальт ложи, а того не поймёшь, дура, что надо просто жить. По-человечески жить, а не как кошка с собакой.
И уже повернувшись к ней спиной, махнул рукой неопределённо:
– А ну тебя!..
И подался к другу Прокопьевичу, к его чайничку, за которым и время проходит незаметно в душевном разговоре, и не думается ни о чём таком, за что потом было бы стыдно.