Оно и понятно: раз животные говорящие мерещатся, значит, с головкой у меня совсем плохо — а это один из признаков скорой и неминуемой кончины от переохлаждения. Разве нет?
— Папа, она моргает! — продолжил отчет мой воображаемый друг, счастливо скалясь при этом.
Ресницы успели покрыться инеем, и потому казались ужасно тяжелыми. А может, и ледяной корочкой обросли, как знать. Вдруг я во сне оплакивала свою загубленную стараниями мачехи судьбу? Голова была ватной, будто меня дурман-травой опоили. Тело двигалось, но вяло. Я с трудом подняла руку, пытаясь поймать призрака. Призрак, как ни странно, поймался. За хвост! Большой, пушистый и длинный. Длиннее, чем у обычных лисов.
— Ой! — испуганно пискнуло не такое уж и воображаемое существо. — Па… папа! Ярнила меня сейчас сожрет!
От излишне высокой ноты, прорезавшейся в голосе лисенка, размерами походившего на ребенка лет шести-семи, я поморщилась. Мышцы лица онемели, я их почти не чувствовала, но уши, видать, не до конца отморозились, потому что отреагировали на сей вопль болезненным звоном.
— Ты кто, дет… кхе… — спросила хрипло и закашлялась, с тоской понимая, что проклятые иголочки обосновались и в грудной клетке тоже.
— Папа! — в панике взвизгнул лисенок.
— А ну, отпусти ребенка! — раздался грозный рык, от которого я вздрогнула, а говорящий «шерстяной клубок» отскочил, плюхнувшись в ближайший сугроб. За хвост я его не удержала — сил не хватило и скорости реакции. — Яр-р-рнила, значит…
Надо мной склонился человек. Ладно, почти человек. Большой беловолосый мужчина без шапки, но в теплой зимней куртке с капюшоном. И все бы ничего, только уши у него были не то лисьи, не то эльфийские: большие, оттопыренные, заостренные… еще и белой шерстью с обратной стороны покрытые. Либо я окончательно спятила, либо… в этом мире живут оборотни. И, что примечательно, мы говорим с ними на одном языке! Видимо, это прощальный подарочек от мачехи… вместо походного узелка и шубки.
— Рот открой! — потребовал незнакомец, взвешивая в руке топор.
Добротный такой, острый… с удобной деревянной рукоятью, на которой были вырезаны какие-то символы. Этот, без сомнения, примечательный инструмент впечатлил меня даже больше его ушей.
— Р-рот? — переспросила, заикаясь. Он что у меня, как у лошади на рынке, зубы смотреть собрался? Сон как рукой сняло, и я всерьез задумалась о беге с препятствиями, а не о танцах, которыми планировала согреваться. Еще бы второе дыхание открылось, а то без него не встать. — З-зачем?