Квартира наша превратилась в притон. Мать бранила меня за
алкоголь, да не долго – ровно до тех пор, покуда я из-за пазухи
пузырь с этим пойлом не выну. Тады добредет до стола, себе нальет,
да и мне плеснет немного. А опосля уж кто их, стаканы эти, считал?
Да никто… Так и пили на пару, да еще алкаши все,
бродяги всякие, да шпана неблагополучная – все у нас ошивались
постоянно. А Верунчик, самая младшая сестричка, маленькая была,
едва-едва ей в 41м восемь исполнилось, а мне годов
тринадцать-четырнадцать уж было где-то. Я и помню-то ее совсем
крохой, четырех лет, да уж после, мертвую. Да что там говорить… –
махнув рукой, вздохнул дед. – Начало войны, и то пропили. О том,
что война уж во всю с германцем идет, в июле тока узнали, когда
полстраны уж фрицем захвачено было. Тогда даже из тех алкашей, кто
с нами пил, многие на фронт ушли, родину защищать. Остались совсем
уж отбросы.
Кое-как в пьяном бреду просуществовали до августа 42-го. Тогда
уж Ленинград, считай, почти год, как в кольце был, а мы и о том не
знали. Проснулись мы тогда после страшенной попойки, а Верунчик уж
мертвая на полу лежит в луже крови, к батарее привязанная. Урод
какой-то снасильничал по пьяни, да бросил девчонку умирать. А
милиции-то уж и немного было, бабы в основном. Да и заняты все
были. Конечно, не нашли никого, да и не сильно-то искали. Кому там
интересно, что с дочерью врага народа стало? Померла, да и
ладно.
Вот тогда я и разошелся по полной, точно мне кто планку снес.
Весь свет ненавидел. Но и пить больше не мог. А хотелось напиться
до чертиков, до потери памяти, чтобы забыть все. А не мог. Даже
напиться не получалось. Куролесить на трезвую голову оказалось не
так здорово. Куража уж того не было, лишь злоба лютая душила.
Особенно мужиков ненавидел. Всех. А уж пьяных да в форме – это
вообще…
И вот забрался я как-то в квартиру одну, грабить, значит.
Грабить-то их было за что. Война идет, люди каждой крошке рады, а
эти жируют. Мужа она от фронта отмазала, вроде инвалид он, да и
сама постоянно с мужиками какими-то темными крутилась. Ну да не о
том речь. Было то уж в мае сорок третьего. Пас я ту квартирку
недели две. И видел, что хозяйка с мужиком ушли. Ну, я их честь по
чести проводил, убедился, что не вернутся они, да в квартирку и
залез. А того не рассчитал, что то не муж ее был, а любовник.
Видать, в подъезде он ее, что ли, ждал… Не знаю. Но факт остается
фактом. Окно аккуратно выставил, сам влез, веревку от себя отвязал
да к шторе примотал, как обычно. Ну, хожу, ищу, что взять. Много
особо не возьмешь, но и вот так вот все в целости оставить… Душа
горит. Посмотрел я на картины на стенах, и такая меня злость взяла…
Схватил я нож, да давай картины полосовать да вазы всякие на пол
скидывать.